Буги-вуги
Шрифт:
Сидим себе, значит, бирляем. На хабар триста граммчиков взяли, кушаем тихо-мирно. Ничто, как говорится, не предвещало: теплая компания, сердечные разговоры, этот вечер, вечер летний. И вот в такой неурочный час, в банкетный заваливается какой-то дуремар и просится поиграть, звезда автострады. Просит очень настойчиво. Дай поиграть и всё тут. Прямо веревкин какой-то.
Ситуация не нова. Игроков таких пруд пруди. Как подзакирнут, не семен фуфайкин перед тобой, а сам Михаил Боярский — за счастье с ним рядом постоять, таким виртуозом. А то еще начнут деньги совать, да с таким видом, что потом оскорбляются, когда слышат
Никому. Никогда. Ничего. Не даем. Основополагающий принцип. Стараемся объяснить как можем. Кто же виноват, что встречаются очень непонятливые?
Вот и этот фуфел — дайте ему одну-единственную песню исполнить, он де там играл, и там, и еще там, и с этим, и с тем. Сказали раз: «нет». Стоит, упертый. Сказали два. Не уходит. Да что ты, в самом деле, по нормальному не понимаешь что ли? Послали. Вроде б понял, отвалил.
Прохлаждаемся дальше. Закусываем. Маныч в ностальгию ударился, про ветхозаветное время вспоминать, как на гастролях в гостиницах клопов кормил. И за разговором, так, слышим кто-то по струнам шкрябает. Минька соскочил — туда. Мы за ним.
Действие первое, акт второй.
Лох музыкальный, включил аппарат и на товсь к микрофону. Я вам спою еще на бис. От такой наглости, Миня ему по уху без слов, я за гриф ухватился, ремень у гитары лопнул, Маныч игрулю ногой в бочину — завалился клиф ричард, как кабан, в барабаны — шуму, грому. Минька его за шкирку из своей кухни — иди сюда, мой сладкий сахар, — под зад раза и носом со сцены.
Инцидент вроде б исперчен. Вернулись, разлили по второй, последней, только б замахнуть — влетает кодла, гитарист дикошарый во главе, хвать кресло и Манычу на голову одевает. Всё так быстро, что и сообразить ничего нее успеваем.
Пошла руда. Стол набок. Отмашки. В заднице сразу стало неуютно. Да и станет, если тебе навесили пару раз и во рту уже кисленько.
Бойкой урловская компания оказалась, умелой, и почти сразу побеждать стала: Лёлик сходу рассыпался на запчасти, меня запинали под стол, только Маныч с Минькой бьются — Пересвет и Ослабя.
Тут вбегает еще народ, пьянь наша местная, кабацкая, и с места в карьер давай хулиганский элемент волтузить. Крепко и всерьез. И тейболом по фейсу, и ногами, и тяжелыми предметами интерьера. Такие смачные плюхи выписывают — только успевай ловить. А ты не тронь музыкантов! Не тронь!!
Подчиняясь броуновскому движению, битва в зал перехлестнулась, втягивая, не разбирая ничего и никого, в свою орбиту. Тарелки летят, крики — сумбур вместо музыки. Понеслась кривая в гору.
Один из клошаров запрыгал, руки выставил, каратист якобы; сам мелкий, пизденыш, метр с кепкой на коньках, горлом на испуг берет:
— Й-яа! й-яа!!
Маныч его сгреб, как кутенка:
— И ты! — махнул в окошко, только стекла зазвенели. Пять секунд — полет нормальный.
Дело уже такое, стрёмное. Да и натюрморт в зале впечатляет.
— Из-за этих лимонов свою работу мы на сегодня заканчиваем, — объявили мы победившему кабаку, намотали шнуры на руку и быстренько до дому, до хаты.
Взяли тачку. Пока ехали, провели, перебивая друг друга, разбор полетов, себя, естественно, записывая в невозмутимые бельмондо. Уже у подъезда Маныч решил зайти в общагу, пустую и гулкую перед нашествием абитуриентов. Табор раскинули в нашей с Минькой комнате, расбардаченной до предела. Последний нонешной денечек гуляю с вами я, друзья.
Дома пыл боевой утих, тогда считать мы стали раны. У Маныча голова — не повернуть. Минька весь подбитый, как броненосец Потемкин, плюс передний зуб треснул. Я весь как из-под кувалды, но на физии ничего, а вот Лёлик с фонарем под глазом. Богатый фонарь — все цвета радуги. Пригляделся Миня — у Лёлика и под вторым наливается. Гюльчатай, покажи личико.
Дело было к вечеру, делать было нечего — достали с горюшка бутыль «Гаваны клаб» для коктейлей с девочками припасенный да невостребованный и давай давить.
Давим, давим, а он не давится. Азарта нет. Поставили для тонуса «Ебали мы с Вовой» из «Кам теста» Пёплов [92] , но не поднимает, а, напротив, давит. Выключили.
Маныч башку, как пеликан, вращает, Лёлик в зеркальце на себя ужасается, я кряхчу курицей-несушкой — повернуться больно. Всё это было бы смешно, когда бы не было так скучно.
Разлили по второй дерьмо это кубинское.
— Было, было времечко золотое, — отхлебнув глоток, сказал Маныч, растирая шею, — «Рябина на коньяке» стояла, не выводилась. Да что «рябина»! Сколько вин было дешевых. Водовка два восемьдесят семь стоила. А чекушка? Вообще копейки.
92
Deep Purple — I Need Love
http://www.youtube.com/watch?v=cF4Gov_YlhA&feature=related
— Сургучом залитая, да? Я помню.
— На винище цены вы помните, алкоголики. А на хлеб? — добродушно спросил Минька.
— Что хлеб! «Хлеб!» Хлебом скот кормили, — сказал Маныч. — А водка хотя и дешевая была, а пили-то меньше. Не сравнишь, как сейчас лакают. Не про то речь. Я вот вспомнил, что когда брату в школу давали три рубля, у него была проблема: проесть в буфете или арбуз купить? Такой арбуз, — раздвинул он руки.
— Это что, по старым деньгам?
Ответом Маныч не удостоил. Само собой, понимать надо, дядя еще разгром немцев под Москвой помнит.
— Обычно этому буратине рубль выдавали. Три — это, не знаю, по праздникам. Бутерброд с копченой колбасой стоил копеек семьдесят- восемьдесят. Так где-то.
— Восемь копеек, — зацокал Лёлик языком [93] .
— Баловали, оболтуса. Один раз бабка дала ему на Первое мая двадцать пять рублей. Он, бедняга, чуть не плачет: что с такими большими деньжищами делать? Будем, говорю, Сашок, на мотоцикл копить. С коляской. Вот уж он обрадовался — выгодно вложил.
93
Разговор о дореформенных ценах, до 1961 года. Некоторые цены на текущий момент: коробка спичек, карандаш, стакан газированной воды -1 копейка, проезд в общегородском транспорте 3 копейки, пустая бутылка 12 копеек, мороженое 9 копеек, буханка хлеба 14 копеек, пирожное 22 копейки, пачка сигарет с фильтром 35 копеек, билет в кино 30 копеек, грампластинка 1.45-2 рубля, студенческая стипендия 40–50 рублей, зарплата уборщицы 70 рублей.