Бугор
Шрифт:
— Оружие нашли?
— У него не нашли. Но оружие в банде было. А что он натворил?
— Решил переквалифицироваться, — сказал я, прижимая плечом трубку телефона и делая отметки в блокноте. — Занялся стрельбой по живым мишеням.
— В киллеры пошел? — искренне поразился опер. — Если только шестерит на кого-то. Так у него на подобную работу ума не хватит.
— По его связям не проходил такой Волох?
— Не проходил. Кликуха видная. Я бы запомнил.
— Ладно. Счастливо, — я положил трубку.
Волох. Фунтик мог ведь перед смертью и соврать. Но вряд ли. Он был в том
Волох. И что делать нам с этой кликухой, спрашивается?
Перво-наперво я направил запросы в информцентры — пусть попытаются сделать выборку, хотя в эффективности я сильно сомневался. Учет по кличкам очень хилый. Также я направил запрос в Управление по борьбе с организованной преступностью. Уж они то должны все знать о бандюганах.
Будем ждать результата.
На моем столе зазвонил телефон.
— Слушаю, Тихомиров, — сказал я.
— Здорово, Леха, — послышался далекий голос. — Немчин из Питера.
— Во, северная столица. Чего у вас?
— Статую вашу бронзовую нашли.
— Какую?
— «Античный герой» Манизера.
— Где?
— Клиент привез в Питер на продажу.
— Клиент раскололся?
— Да. Записывай…
Я взял ручку. На меня накатила какая-то приятная волна. Вот так скидываются дела, которые уже и не рассчитывал раскрыть…
— Слышал, у вас опять проблемы, — Кандыба отхлебнул минеральной воды.
— По поводу? — спросил я.
— Калуга. По телевизору целая передача была.
— Это не наши проблемы. Это проблемы Калуги, — сказал я и запустил зубы в аппетитный кусок мяса.
На сей раз мы встретились в том же кабачке, только вечером. На ужин. Не отказываться же от предложения. Тем более у меня задание — укреплять контакт с источником. И теперь я лопал салат, мясо и запивал итальянским вином. Красиво жить не запретишь. Хорошо укреплять контакт в кабаке, а не, как обычно, где-нибудь в пропахшей хлоркой камере, предлагая закурить «беломорчику», или на ветру у помойки.
Тем более когда намаялся в усмерть. Целые сутки работали — задерживали шайку дворников. Они три месяца назад утащили с улицы 8 Марта две бронзовые скульптуры давно покойного академика Манизера — известного скульптора, лауреата всех Ленинских и Сталинских премий, автора памятника Зое Космодемьянской, а также бесчисленных гранитных фигур вождей. Местные дворники просто сдали стоявшие во дворе мастерской две бронзовые скульптуры на металлолом, заработав в общей сложности тридцать с хвостиком баксов, хотя стоят они где-то тысяч пятьдесят долларов. Хозяин пункта приема утиля долго думал, что делать со скульптурами, потом поехал продавать антикварам в Питер, на чем и попался. Весь вчерашний день мы вычисляли местонахождение тружеников метлы, задерживали их, кололи.
С этими цветными металлами вообще чертовщина творится: тащат все — телефонные кабели, памятники, детали с железных дорог. Утащили бы и памятник Пушкину, если бы он столько не весил, — и сердце б не дрогнуло. Наш бестолковый, спившийся, жадный до халявы народ с каждым днем все больше утрачивает всякие представления о цивилизованности. Так вели себя вандалы, захватившие Рим…
— А вы лично как полагаете, есть такая связь: Русский музей — Калуга? — спросил Кандыба.
— Я? Считаю, есть, — сказал я. — И упирается все опять в одно — кому выгодно? Кто заказчик? Сергей Федосович, должен же кто-то быть настолько зациклен, чтобы собирать именно эти вещи.
— Кто-то должен, — кивнул он.
— Сперли бы скрипку Страдивари — сразу лимон зеленых и где хочешь продать можно. Или импрессионистов.
— Вообще, стоимость произведений искусства — это по большей части просто конъюнктура, — махнул рукой Кандыба. — Есть группа людей, коммерческих структур, которые держат бизнес и раскручивают имена. Что в шоу-бизнесе, что в изобразительном искусстве — технология одинакова. Истинная и коммерческая ценность чаще не совпадают. Признаться, я ненавижу сам этот бизнес, в котором сама вещь не интересует никого. Интересуют имена, которые связаны с вещью. Интересует легенда вокруг этих вещей и имен. Интересует раскрутка. Почему Ван Гог на аукционе ушел за сорок миллионов долларов, а Левитан, художник не хуже, уходит за сотню тысяч?
— Раскрутка.
— Притом раскрутить художника гораздо легче, чем кинорежиссера или писателя. Тупую, никчемную книгу никто не будет покупать, и не помогут никакие критические статьи, никакие заверения, что это великолепно. Глупый, никчемный, скучный фильм никто не будет смотреть. С изобразительным искусством — другое дело. Главное — торгашам во всем мире договориться, что вещичка стоит миллион баксов. И она уже не будет стоить меньше. Цена на ту же живопись — это всемирный заговор торговцев.
— Если речь не идет о непререкаемых ценностях.
— Леонардо, Тициан — конечно… Ну тот же несравненный русский Рокотов. Тот же великий Иванов. Они великолепны, но не так дороги, как того заслуживают. Дорог «Черный квадрат» Малевича — продукт эпатажа скучающей публики. Одно время ведь был в Европе бум на русскую живопись.
— Был, хотя это лишь рябь по сравнению с цунами — теми же импрессионистами или кубистами. Был бум, когда по всему миру ходили хиппи в майках, на которых по-английски было выведено: «Перестройка». Россия с человеческим лицом. Милый Горби. Разрушение Берлинской стены. И тут — русское искусство. Цены взмыли вверх чисто по политике. По политике они рухнули сейчас вниз.
— Помню, с началом перестройки в Москве пошли первые международные аукционы, — сказал я.
— Да. Аукцион русских современных художников. Весь авангардистский хлам, накопившийся за десятилетия, вывалили туда. Поверьте, на девяносто девять процентов это был настоящий мусор. Эти картины писали художники не для себя, а для богатого немца, который скажет «карашо» и купит русский авангард. Там не было и намека на душу. Там было одно желание — не продешевить, дать западному обывателю по голове и убедить, что в нашей отсталой стране есть авангард, за: который можно платить неплохие деньги. Для этого немного надо — наклеить на холст комсомольский билет и талон на водку, нарисовать Генерального секретаря ЦК и бутылку с надписью «Водка»… Все это ничто. Пустота… А цены…