Бухарин. Политическая биография. 1888 — 1938
Шрифт:
Позицию представителей советской историографии объяснить легко. В течение долгого сталинского правления любые идеи о возможности других вариантов считались преступным заговором. Каковы бы ни были личные взгляды советских историков, они были вынуждены превозносить главный принцип сталинизма — утверждение, что Сталин с его политикой был единственным правомочным продолжателем большевистской революции и единственным воплотителем коммунистической идеи. В начале 60-х гг. антисталинская кампания, проводившаяся Хрущевым, поколебала это навязанное единодушие взглядов; но даже тогда советские историки могли писать об исторических альтернативах только иносказательно. Жесткий режим, установившийся после Хрущева, положил конец даже этим ограниченным попыткам пересмотра прошлого — по крайней мере, в официальных публикациях. Критический анализ сталинизма перешел в конце 60-х гг. в сферу неподцензурных изданий, известных как самиздат, и только там смогла возникнуть откровенная дискуссия об
Западный взгляд на сталинизм как на единственно возможное продолжение большевизма был сформирован не цензурой, он установился как бы по общему согласию. Некоторые ученые подчеркивали политический характер первоначального движения, другие — необходимость быстрой модернизации. Одни оказывались под влиянием, казалось бы, неумолимой логики в советской истории после 1917 г., поддавались назойливому нажиму сталинской идеологии, в то время как другие, в соответствии с духом «холодной войны», с готовностью подтверждали, что сталинизм поистине был воплощением коммунизма. В результате западные специалисты, за редкими исключениями, тоже много лет интерпретировали советскую историю как продолжающееся, даже неизбежное развитие единой политической традиции, достигшей своей кульминации в сталинизме.
Этот тезис «преемственности», как я называл его в других работах {14}, начал утрачивать свою популярность среди западных и советских специалистов одновременно в 60-х гг. Идея несталинистской альтернативы советской истории начала постепенно возникать или, я бы сказал, возрождаться, и это способствовало благосклонному приему, который был оказан этой книге при ее издании в 1973 г. и затем при переводах на другие языки. Я старался написать книгу, которая была бы не только биографией Бухарина, но и историей рассматриваемого периода, и оба эти аспекта вызвали читательский интерес. В то же время в некоторых других кругах были высказаны решительные возражения против проводившейся мною мысли о том, что идеи и политика Бухарина в 20-х гг., отстаивавшие более мирное, постепенное движение в направлении модернизации и социализма, были реальной альтернативой сталинизму.
Оставляя в стороне официальных советских историков, которые обязаны были отвергнуть книгу целиком {15}, можно сказать, что эти возражения отражают два различных течения среди ученых Запада. Одно — все то же центральное направление, считающее, что внутри большевизма альтернатив не было. Сталин продолжал ленинско-большевистскую традицию: «его преступления были в природе этого зверя»; его политика была «необходима… для осуществления тех задач, которые партия поставила себе, и в первую очередь задачи перехода страны деревянных плугов в век стали»; и его соперники по партии, такие, как Бухарин и Троцкий, были либо менее подходящими для этого, либо даже, наоборот, «пионерами сталинизма» {16}. Другое течение более интересно, ибо в отличие от академического большинства его представители сочувственно относятся к большевистской революции и видят серьезные искажения, внесенные в ее ход сталинизмом. Это направление представлено двумя наиболее влиятельными исследователями советского опыта — Э. Г. Карром и покойным Исааком Дейчером.
На первый взгляд у Карра и Дейчера мало общего. Знаменитые биографии Сталина и Троцкого, написанные Дейчером, представляют собой литературные труды, полные драматизма и преклонения перед идеологической основой большевистской революции и подлинным коммунизмом. Многотомная «История Советской России» Карра совсем иная — это сухой методичный труд британского эмпирика и убежденного адвоката внеидеологического подхода к истории. Тем не менее они дружили и весьма почитали друг друга, и постепенно в процессе многолетней работы Карр перенял основную часть дейчеровской идеологической интерпретации, заимствованной в значительной мере у Троцкого {17}. Они пришли к согласию по двум основным, хотя и не вполне согласующимся положениям: первое — сталинизм был хотя и трагическим, но неизбежным решением для преодоления русской исторической отсталости; и второе — если уже можно говорить о какой-то альтернативе или существенной оппозиции сталинизму, то таковой был троцкизм.
Наиболее решительными критиками моей книги выступили последователи школы Дейчера-Карра, включая самого Карра и вдову Дейчера?{18}. Хотя некоторые марксисты-историки с одобрением приняли мою интерпретацию {19}, Карр и Дейчер изо всех сил старались повлиять на левых, особенно на тех, для кого Троцкий всегда был кумиром антисталинизма. Их рецензии на мою книгу были в основном доброжелательными, но в то же время, как мне кажется, слишком тенденциозными идеологически. Их возражения наиболее систематически были представлены бельгийским историком Марселем Либманом, поклонником Дейчера, который и сам является видным исследователем {20}. Отдавая должное «честности, основательности и серьезности» моей книги, Либман в то же время без обиняков заявляет, что она представляет собой «вызов» интерпретации советской истории, данной Дейчером—Карром, которая «классически отлилась в форму выбора между сталинизмом и троцкизмом». Согласно Либману, книга ставит «фундаментальный вопрос: не упускался ли до сих пор из виду выбор между сталинизмом и бухаринизмом?..». Его отрицательный ответ на этот вопрос, характеристика, данная им мне как «антидейчеристу», его горячая заинтересованность в том, чтобы «бухаринизм» не рассматривался «как социальная и политическая сила, стоявшая заметно выше троцкизма», были на разные лады повторены другими рецензентами этого направления {21}.
Хотя критика Либмана, по крайней мере на мой взгляд, представляется самой продуманной и интересной, наибольшее внимание привлекла серьезная рецензия Карра в «Таймс литерари саплмент». Чтобы быть справедливым, я должен привести высказывания Карра против моей идеи «бухаринской альтернативы»:
Более фантастическое утверждение трудно придумать. Троцкого нередко подводил темперамент, и он допускал серьезные ошибки в суждениях. Его недостатки как политического лидера были так же существенны, как недостатки Бухарина, хотя они были совершенно другого рода. Но в одном его значение и роль не вызывают никаких сомнений. С того момента, когда Сталин начал восхождение к власти, и до того дня, когда Троцкий был убит в Мексике 15 лет спустя, одна тема, одна страсть преобладала во всем, что Троцкий делал или писал. Он был главнейшим противником Сталина и всего, что тот насаждал.
Возражения Карра, объясняемые преклонением перед дейчеровской концепцией сталинизма как фактически неизбежного «развертывания великого исторического сдвига», сводятся к протесту против того, что он называет «легендой о великом, но проигравшем вожде — Бухарине» {22}.
Но такой легенды нет, и никто не пытается ее создать. Идея бухаринской альтернативы основывается не на преувеличении личных качеств Бухарина-вождя, которые (как я старался показать в этой книге) не всегда отвечали требованиям момента, не на преуменьшении достоинств Троцкого, а также не на том факте, что Бухарин оставался в Москве, где и дождался юридически инсценированной казни, в то время как Троцкий встретил своего убийцу в изгнании. Ни при чем здесь и «одержимость» Троцкого Сталиным, которая, во всяком случае, была более сложной и многогранной, чем думает Карр. Суть вопроса состоит в том, представлял ли тот или другой вождь реальную программную альтернативу сталинизму в 20-е гг. Карр всегда с презрением относился к программе Бухарина, которая предполагала создание избытка сельскохозяйственной продукции для нужд дальнейшей индустриализации без сталинского насилия по отношению к крестьянству; короткая глава о бухаринской оппозиции в «Истории» Карра названа довольно странно — в ней использован навешанный Сталиным ярлык без кавычек — правый уклон {23}. Здесь Карр также объявляет программу Бухарина «абсолютно невозможной в условиях нэпа», что идет вразрез почти со всеми значительными новыми исследованиями, опубликованными за последнее время как западными, так и советскими учеными.
Рассматривая великие проблемы 20-х гг. и результат большевистской революции в плане соперничества между Троцким и Сталиным, школа Дейчера — Карра просто перепевает полемику пятидесятилетней давности, которая и в свое-то время была поверхностной и уводящей в сторону. Левые могут воспринимать эти древние ярлыки с сентиментальным чувством как нечто, по праву им принадлежащее, но работа историка именно в том и состоит, чтобы отдалить себя от событий и увидеть их в ясном свете. Миф о программной альтернативе Троцкого просуществовал многие годы в силу разных обстоятельств, таких, как героическая карьера Троцкого-революционера, его последующая судьба изгнанника, его литературные способности и умение приобретать энергичных сторонников за границей, демонический облик самого Сталина.
Но все это только помогает спутать незаурядную личность и яркие лозунги с реальной социальной и экономической программой. Троцкий достиг очень много как лидер и как революционер, но он так и не сумел разработать ясную последовательную политику индустриализации и построения социализма в Советской России. Его расплывчатые идеи и вспышки прозрения также не вызывали широкого отклика ни внутри партии, ни вне ее. Бухарин же, хотя и имел как политик много недостатков, стал основным выразителем определенных идей и политических мер — принципов и практики нэпа, — которые были одновременно и барьером против сталинизма, и альтернативой ему. Они находили широкий отклик в партии и стране, как до, так и после поражения Бухарина. И ничто не доказывает, что они были «абсолютной невозможностью»; они были насильственно подавлены и уничтожены вместе с нэпом.