Бухарин. Политическая биография. 1888 — 1938
Шрифт:
Позицию представителей советской историографии объяснить легко. В течение долгого сталинского правления любые идеи о возможности других вариантов считались преступным заговором. Каковы бы ни были личные взгляды советских историков, они были вынуждены превозносить главный принцип сталинизма — утверждение, что Сталин с его политикой был единственным правомочным продолжателем большевистской революции и единственным воплотителем коммунистической идеи. В начале 60-х гг. антисталинская кампания, проводившаяся Хрущевым, поколебала это навязанное единодушие взглядов; но даже тогда советские историки могли писать об исторических альтернативах только иносказательно. Жесткий режим, установившийся после Хрущева, положил конец даже этим ограниченным попыткам пересмотра прошлого — по крайней мере, в официальных публикациях. Критический анализ сталинизма перешел в конце 60-х гг. в сферу неподцензурных изданий, известных как самиздат, и только там смогла возникнуть откровенная дискуссия об исторических альтернативах между советскими исследователями {13}.
Западный взгляд на сталинизм как на единственно возможное продолжение большевизма был сформирован не цензурой, он установился как бы по общему согласию. Некоторые ученые подчеркивали политический характер первоначального движения, другие — необходимость быстрой модернизации. Одни оказывались под влиянием, казалось бы, неумолимой логики в советской истории после 1917 г., поддавались назойливому нажиму сталинской идеологии, в то время как другие, в соответствии с духом «холодной войны», с готовностью подтверждали, что сталинизм поистине был воплощением коммунизма. В результате западные специалисты, за редкими исключениями, тоже много лет интерпретировали советскую историю как продолжающееся, даже неизбежное развитие единой политической традиции, достигшей своей кульминации в сталинизме.
Этот тезис «преемственности», как я называл его в других работах {14}, начал утрачивать свою популярность среди западных и советских специалистов одновременно в 60-х гг. Идея несталинистской альтернативы советской истории начала постепенно возникать или, я бы сказал, возрождаться, и это способствовало благосклонному приему, который был оказан этой книге при ее издании в 1973 г. и затем при переводах на другие языки. Я старался написать книгу, которая была бы не только биографией Бухарина, но и историей рассматриваемого периода, и оба эти аспекта вызвали читательский интерес. В то же время в некоторых других кругах были высказаны решительные возражения против проводившейся мною мысли о том, что идеи и политика Бухарина в 20-х гг., отстаивавшие более мирное, постепенное движение в направлении модернизации и социализма, были реальной альтернативой сталинизму.
Оставляя в стороне официальных советских историков, которые обязаны были отвергнуть книгу целиком {15}, можно сказать, что эти возражения отражают два различных течения среди ученых Запада. Одно — все то же центральное направление, считающее, что внутри большевизма альтернатив не было. Сталин продолжал ленинско-большевистскую традицию: «его преступления были в природе этого зверя»; его политика была «необходима… для осуществления тех задач, которые партия поставила себе, и в первую очередь задачи перехода страны деревянных плугов в век стали»; и его соперники по партии, такие, как Бухарин и Троцкий, были либо менее подходящими для этого, либо даже, наоборот, «пионерами сталинизма» {16}. Другое течение более интересно, ибо в отличие от академического большинства его представители сочувственно относятся к большевистской революции и видят серьезные искажения, внесенные в ее ход сталинизмом. Это направление представлено двумя наиболее влиятельными исследователями советского опыта — Э. Г. Карром и покойным Исааком Дейчером.
На первый взгляд у Карра и Дейчера мало общего. Знаменитые биографии Сталина и Троцкого, написанные Дейчером, представляют собой литературные труды, полные драматизма и преклонения перед идеологической основой большевистской революции и подлинным коммунизмом. Многотомная «История Советской России» Карра совсем иная — это сухой методичный труд британского эмпирика и убежденного адвоката внеидеологического подхода к истории. Тем не менее они дружили и весьма почитали друг друга, и постепенно в процессе многолетней работы Карр перенял основную часть дейчеровской идеологической интерпретации, заимствованной в значительной мере у Троцкого {17}. Они пришли к согласию по двум основным, хотя и не вполне согласующимся положениям: первое — сталинизм был хотя и трагическим, но неизбежным решением для преодоления русской исторической отсталости; и второе — если уже можно говорить о какой-то альтернативе или существенной оппозиции сталинизму, то таковой был троцкизм.
Наиболее решительными критиками моей книги выступили последователи школы Дейчера-Карра, включая самого Карра и вдову Дейчера?{18}. Хотя некоторые марксисты-историки с одобрением приняли мою интерпретацию {19}, Карр и Дейчер изо всех сил старались повлиять на левых, особенно на тех, для кого Троцкий всегда был кумиром антисталинизма. Их рецензии на мою книгу были в основном доброжелательными, но в то же время, как мне кажется, слишком тенденциозными идеологически. Их возражения наиболее систематически были представлены бельгийским историком Марселем Либманом, поклонником Дейчера, который и сам является видным исследователем {20}. Отдавая должное «честности, основательности и серьезности» моей книги, Либман в то же время без обиняков заявляет, что она представляет собой «вызов» интерпретации советской истории, данной Дейчером—Карром, которая «классически отлилась в форму выбора между сталинизмом и троцкизмом». Согласно Либману, книга ставит «фундаментальный вопрос: не упускался ли до сих пор из виду выбор между сталинизмом и бухаринизмом?..». Его отрицательный ответ на этот вопрос, характеристика, данная им мне как «антидейчеристу», его горячая заинтересованность в том, чтобы «бухаринизм» не рассматривался «как социальная и политическая сила, стоявшая заметно выше троцкизма», были на разные лады повторены другими рецензентами этого направления {21}.
Хотя критика Либмана, по крайней мере на мой взгляд, представляется самой продуманной и интересной, наибольшее внимание привлекла серьезная рецензия Карра в «Таймс литерари саплмент». Чтобы быть справедливым, я должен привести высказывания Карра против моей идеи «бухаринской альтернативы»:
Более фантастическое утверждение трудно придумать. Троцкого нередко подводил темперамент, и он допускал серьезные ошибки в суждениях. Его недостатки как политического лидера были так же существенны, как недостатки Бухарина, хотя они были совершенно другого рода. Но в одном его значение и роль не вызывают никаких сомнений. С того момента, когда Сталин начал восхождение к власти, и до того дня, когда Троцкий был убит в Мексике 15 лет спустя, одна тема, одна страсть преобладала во всем, что Троцкий делал или писал. Он был главнейшим противником Сталина и всего, что тот насаждал.
Возражения Карра, объясняемые преклонением перед дейчеровской концепцией сталинизма как фактически неизбежного «развертывания великого исторического сдвига», сводятся к протесту против того, что он называет «легендой о великом, но проигравшем вожде — Бухарине» {22}.
Но такой легенды нет, и никто не пытается ее создать. Идея бухаринской альтернативы основывается не на преувеличении личных качеств Бухарина-вождя, которые (как я старался показать в этой книге) не всегда отвечали требованиям момента, не на преуменьшении достоинств Троцкого, а также не на том факте, что Бухарин оставался в Москве, где и дождался юридически инсценированной казни, в то время как Троцкий встретил своего убийцу в изгнании. Ни при чем здесь и «одержимость» Троцкого Сталиным, которая, во всяком случае, была более сложной и многогранной, чем думает Карр. Суть вопроса состоит в том, представлял ли тот или другой вождь реальную программную альтернативу сталинизму в 20-е гг. Карр всегда с презрением относился к программе Бухарина, которая предполагала создание избытка сельскохозяйственной продукции для нужд дальнейшей индустриализации без сталинского насилия по отношению к крестьянству; короткая глава о бухаринской оппозиции в «Истории» Карра названа довольно странно — в ней использован навешанный Сталиным ярлык без кавычек — правый уклон {23}. Здесь Карр также объявляет программу Бухарина «абсолютно невозможной в условиях нэпа», что идет вразрез почти со всеми значительными новыми исследованиями, опубликованными за последнее время как западными, так и советскими учеными.
Рассматривая великие проблемы 20-х гг. и результат большевистской революции в плане соперничества между Троцким и Сталиным, школа Дейчера — Карра просто перепевает полемику пятидесятилетней давности, которая и в свое-то время была поверхностной и уводящей в сторону. Левые могут воспринимать эти древние ярлыки с сентиментальным чувством как нечто, по праву им принадлежащее, но работа историка именно в том и состоит, чтобы отдалить себя от событий и увидеть их в ясном свете. Миф о программной альтернативе Троцкого просуществовал многие годы в силу разных обстоятельств, таких, как героическая карьера Троцкого-революционера, его последующая судьба изгнанника, его литературные способности и умение приобретать энергичных сторонников за границей, демонический облик самого Сталина.
Но все это только помогает спутать незаурядную личность и яркие лозунги с реальной социальной и экономической программой. Троцкий достиг очень много как лидер и как революционер, но он так и не сумел разработать ясную последовательную политику индустриализации и построения социализма в Советской России. Его расплывчатые идеи и вспышки прозрения также не вызывали широкого отклика ни внутри партии, ни вне ее. Бухарин же, хотя и имел как политик много недостатков, стал основным выразителем определенных идей и политических мер — принципов и практики нэпа, — которые были одновременно и барьером против сталинизма, и альтернативой ему. Они находили широкий отклик в партии и стране, как до, так и после поражения Бухарина. И ничто не доказывает, что они были «абсолютной невозможностью»; они были насильственно подавлены и уничтожены вместе с нэпом.