Бухарин. Политическая биография. 1888 — 1938
Шрифт:
Об этом же свидетельствует тот факт, что взгляды Бухарина стали центральным моментом в дискуссии, ведущейся наиболее открыто в неподцензурных русских изданиях на тему, «что следует сохранить из революции?» {36}. Как мы видели, те советские диссиденты, которые еще верят в революцию и частично — в ленинское наследие, разделяют возрождающийся интерес к Бухарину. Те же, кто, подобно Солженицыну, считают, что ни в коммунистической идее, ни в советском опыте не осталось ничего непрогнившего, заслуживающего сохранения, заявляют, что Бухарин был всего лишь «Дон Кихотом большевизма» или даже наоборот — был не лучше, чем Сталин {37}. Тем не менее утверждение одного русского противника коммунизма, что, Бухарин, вероятно, единственный большевик, кого хоть кто-то в России поминает добром, раскрывает особую природу его исторической репутации в наши дни. И она будет расти, хотя бы благодаря тому, что он противостоял роковому моменту в советской истории, сталинской коллективизации в деревне, которую так много русских сейчас рассматривают как «величайшую национальную трагедию», как катастрофу, которая, по словам Хрущева, «не принесла нам ничего, кроме несчастий и жестокости» {38}.
Но в то же время консерваторы, контролирующие советскую коммунистическую партию, настороженно относятся к растущей репутации Бухарина. Они понимают, что реабилитировать этого отца-основателя значило бы легализовать реформистские идеи внутри самой партии. А это в свою очередь означало бы пересмотр главных основ системы, начиная от непроизводительных колхозов и скрипящего планового хозяйства до давящей цензуры. Цепляясь за прошлое, они остаются наследниками Сталина. И все же идея бухаринской альтернативы распространяется все шире — от Москвы до Западной Европы. Бухарин словно бы бросает в своих преследователей проклятие Дантона: «Вы наложили руки на всю мою жизнь. Да восстанет она и да бросит вам вызов!»
Нью-Йорк,
сентябрь 1979 г.
Бухарин. Политическая биография. 1888 — 1938
Мы вскоре обнаружим, как различны были характеры и прежняя жизнь людей, привлеченных и использованных революцией, из какого множества потомков она состояла и как невозможно выразить все ее аспекты или идеи ни в нескольких строках, ни одной дефиницией.
История партии — история нашей жизни.
ГЛАВА 1.
ФОРМИРОВАНИЕ БОЛЬШЕВИКА ЛЕНИНСКОЙ ГВАРДИИ
Тот, кто ищет спасение душ, своей и других, не должен искать этого на путях политики; у нее совсем другие задачи, которые решаются только силой.
Я утверждаю, что всякий мыслящий человек не может стоять вне политики.
Великие события порождают устойчивые мифы. В 1917 г., использовав нерешительность, некомпетентность или бездействие соперников, большевики взялись за дело и с потрясающей легкостью встали во главе русской революции. Этот дерзкий акт, противопоставленный нерешительности других политиков, положил начало легенде о том, что большевистское руководство, в противоположность другим политическим партиям, было сплоченной, однородной, единомыслящей группой. Миф этот, хотя он и не верен, много лет оставался в силе среди исследователей революции {39} [1] .
1
Звездочкой обозначены комментарии доктора исторических наук И.Е. Горелова, помещенные в конце книги.
Как известно, В. И. Ленин подчеркивал, что «в решительный момент, момент завоевания власти и создания Советской республики, большевизм оказался единым, он привлек к себе все лучшее из близких ему течений социалистической мысли, он объединил вокруг себя весь авангард пролетариата и гигантское большинство трудящихся», (Ленин В. И. Полн.собр. соч., т.39, с. 216.)
Хотя само руководство, особенно в моменты бурных внутренних разногласий, не устает повторять, что партия некогда отличалась «единой психологией и единой идеологией» {40}, неясно, почему эта легенда так долго существовала. История дооктябрьского большевизма, который сам есть продукт фракционности внутри русского марксизма, или социал-демократического движения, полна бесконечных препирательств по фундаментальным вопросам, особенно между Лениным и его соратниками по руководству. Даже решение взять власть может служить прекрасным примером партийной разобщенности: оно было встречено в штыки многими старейшими ленинскими соратниками, включая виднейших — Григория Зиновьева и Льва Каменева. События после 1917 г. тоже не наводят на мысль о единодушии в основных вопросах. Начиная с усиления оппозиции ленинской внутренней и внешней политике в начале 1918 г. и затем в ходе острых, носивших программный характер споров в 20-е гг. разногласия между большевиками продолжаются и усиливаются, прерываясь только короткими периодами единства ради сохранения власти. Как заметил позже один советский историк, партийное руководство между 1917 и 1930 гг. тринадцать лет было во власти фракционной борьбы {41}.
Двумя десятилетиями внутрипартийной войны и сталинской братоубийственной кровавой чистки 30-х гг. был развеян миф о монолитном большевистском руководстве; он уступил место другому, лишь отчасти более справедливому мифу, состоявшему в том, что движение изначально характеризовалось двойственностью — два противоположных течения сосуществовали внутри партии. С одной стороны — большевики-«западники», партийные интеллигенты, жившие за границей до 1917 г. и впитавшие западные политические и культурные традиции. Они осуществляли связь большевизма с европейским социализмом и его интернационалистическим мировоззрением. С другой — партия большевиков-«почвенников», которые оставались в России и руководили до революции подпольными организациями. Искушенные в организационных делах больше, чем в теории, прагматики, мало интересующиеся классическим достоянием социализма, «почвенники» рассматриваются как представители националистических тенденций большевизма и зачаток послеоктябрьской партии бюрократов-аппаратчиков.
Согласно этому мифу, вся большевистская политика после 1917 г. может рассматриваться в свете этой двойственности {42}. В первые годы Советской власти интеллектуальные «западники» доминировали в партийном руководстве, но были разгромлены и вытеснены в конце 20-х гг. «почвенниками», партийными бюрократами, руководимыми и олицетворявшимися Сталиным. Концепция раздвоения коммунистического движения как единственного источника будущих партийных разногласий ближе к истине, чем первоначальный миф, потому что конфликт между националистами и интернационалистами действительно существовал. Однако и она неверна, ибо предполагает, что среди настроенных по-западному интеллигентов существовало прочное единство взглядов. Скорее наоборот. Накануне революции «западники» включали в себя много типов большевиков и почти так же много толкований большевизма. Именно эти разногласия и повлекли за собой политические расхождения первого послереволюционного десятилетия. Помимо того, что у них были разные характеры и разные интеллектуальные корни, они представляли собой разнородную группу, отражавшую, помимо всего прочего, многонациональный характер предреволюционной Российской империи и противоречие между отцами и детьми, которое уже возникло внутри изначального большевистского движения. Эти и другие разобщающие факторы сыграли заметную роль в партийных диспутах после 1917 г.
Важнее всего то, что самые первые большевистские лидеры-интеллигенты не были, как часто полагают, согласны друг с другом во всем, что касалось марксизма {43} . Последователи Маркса вообще редко соглашались между собой относительно интерпретации или политического применения его идей, отчасти из-за количества и разнообразия последних. И большевики не были здесь исключением. Хотя до 1917 г. русский большевизм представлял собой лишь небольшую часть европейского марксизма, он сам состоял из различных, соперничавших между собой идейных школ и политических направлений. Одни большевики испытывали влияние разных школ европейского марксизма, другие — немарксистских идей, третьи — влияние русского народничества и анархизма. Разумеется, источником политических разногласий оказалась отчасти и непредвиденная победа в отсталой аграрной России марксистской партии, чья революционная доктрина относилась к зрелому индустриальному обществу [2] . Но даже и общепринятые марксистские положения, например необходимость экономического планирования, при воплощении в жизнь породили жестокие споры {44} . Короче говоря, в первые годы революции за фасадом политического и организационного единства, провозглашаемого под именем, «демократического централизма», большевики расходились во мнениях по поводу философии и политической идеологии. Скорее, «среди партийцев наблюдалось замечательное разнообразие взглядов, и расхождения между ними простирались от акцентировки до серьезных мировоззренческих конфликтов» {45} .
2
Победа социалистической революции в России была закономерной. В годы первой мировой войны Ленин развил марксистскую теорию социалистической революции и сделал вывод о возможности победы социализма первоначально в одной, отдельно взятой стране.
Таким образом, в противоположность легенде, большевизм пришел к власти и в течение ряда лет оставался разнородным движением; различные люди пришли к Октябрьской революции различными путями. Партия, как бы ни отрицали этого ее руководители, была не идеологическим или даже организационным монолитом, а лишь «федерацией договаривающихся между собой групп, группочек, фракций и течений» {46} [3] . Такие «федерации» вообще характерны для всех политических партий и, скорее всего, для руководства всех крупных революций.
3
Данная характеристика применительна к оппортунистическому крылу РСДРП, меньшевикам. Именно они добивались превращения РСДРП в конгломерат различных фракций и группировок. Сила и влияние большевистской партии заключались в идейно-организационном единстве ее рядов на принципах марксизма-ленинизма. В основном такое единство было достигнуто к VI конференции РСДРП, состоявшейся в январе 1912 г. в Праге.