Булавин (СИ, ч.1-2)
Шрифт:
– Говорю, что они вокруг.
– И кто же по твоему мнению нам самый главный враг?
– Царь, который свои загребущие лапы на Дон тянет, и желает нас в холопов превратить.
– Ты прав сын, да вот только все ли ты правильно понимаешь?
– А чего тут понимать, батя. Люди говорят, я слушаю и думаю, что к чему. Казаки на Дону еще до Золотой Орды и царя Батыя были, и всегда вольными оставались. Старики про это много говорят. А теперь что? Низовые казаки из старожил на месте сидят, денег накопили и мечтают только о том, чтобы их преумножить. Они власть, и царь этих собак со всеми потрохами
– Хорошо ты сказал, Никиша, по взрослому, так, как не всякий старый казак скажет. Видна моя кровь, - Кондрат положил трубку на стол, перегнулся вперед и потрепал меня голове.
– Молодец, сын. И раз ты у меня такой разумник растешь, так может быть, скажешь, что надо сделать, чтобы волю свою сохранить?
– До этого я пока не додумался, батька. Есть мысли, да только без знаний они ничто, так, бред мальчишки.
– Бред или нет, а правильно мыслишь, и это главное. Выход всегда есть, только его найти надо.
Атаман встал, зашел за стол, порылся в сундуке и бросил передо мной кусок тонкой кожи, свернутой в продолговатый рулон. Что это, я понял сразу. Однако Никифор ничего подобного никогда не видел, и я спросил:
– А чего это?
– Разверни.
Рулон лег на стол, размотался и я увидел то, что и ожидал, наклеенную на кожу бумажную карту Войска Донского с прилегающими территориями, где были обозначены Волга с городами, Кавказ, Крым и большая часть Восточной Украины с Днепровскими порогами.
– Ух, ты!
– выдохнул я.
– Это что?
– Мапа, - сказал отец и, склонившись, начал тыкать пальцем в черточки и кружочки.
– Вот это Дон, Волга, Иловля, Медведица. А вот Днепр, на нем Сечь, а здесь Бахмут, Таганрог, Черкасск, Азов и Кагальник.
– Это как на землю с высоты смотреть?
– Да, как с высоты. Но сейчас не про это, и раз уж у нас речь, про серьезные вещи зашла, то смотри. Ты не знаешь, что делать, дабы волю свою сохранить, и никто этого не знает, но многие про это думают.
– И ты?
– И я.
– Так и что?
– Момента ждать надо, Никиша. Быть к нему готовым, а затем, когда он настанет, не спать, а действовать. Самим против царя-тирана подниматься, и других поднимать.
– Своих казаков поднять можно, это понятно, а кого еще?
Булавин-старший задумался, тяжко вздохнул, что-то для себя решил и, глядя на карту, ответил:
– Крестьян, кто за свободу биться будет. Раскольников, кто веру свою готов отстоять. Стрельцов уцелевших. Джигитов степных, до горячей схватки жадных. Казаков на Сечи, Кубани, Тереке
– Да, батька, понял.
– Тогда ступай домой и запомни, пока час не настал, никому ни слова, ни полслова.
– Буду молчать, - я встал с табурета и, повернувшись вполоборота, спросил:
– Бать, а чего насчет моей помощи?
– Послезавтра по гостям поедем, думал это дело до осени отложить, но с тобой поговорил, закипел и решил, что надо уже сейчас что-то предпринимать. Время пока есть, Ульяна к сестре в Белгород поехать желает, беременная она, а мы с тобой по всему Войску Донскому проедемся. Ты теперь со мной будешь. Иди, собирайся.
Покинув приказную избу, я пересек площадь, вошел в наш дом, и подумал о том, что сегодня сделан первый шаг к тому, чтобы попробовать перекроить историю. Хорошо это или плохо, пока не знаю. Однако на чьей стороне я буду в скором восстании против Петра Романова, уже определено.
Россия. Деревенька Яблоновка. 25.06.1707.
Небольшая деревня Яблоновка располагалась неподалеку от города Старая Русса. На заботливо засеянных по весне полях вызревала пшеница. Середина лета, самое время для благодатного крестьянского труда, и уборка урожая шла во всю. Жара стояла сильнейшая и, только иногда прилетавший от Ловати свежий ветерок, овевал распаренные красные лица работников.
Все бы ничего, обычный день и привычный труд, но принесла нелегкая из Петербурга в родовое имение местного боярина Федорова, полного мужчину лет двадцати пяти. С десятком холопов проскакал молодой и горячий боярин Семен по сухой и пыльной дороге, извивающейся среди хлебных крестьянских полей, а робкие и смиренные крепостные, заметив его, падали на колени. Порой, хозяин был очень крут, любил жестоко пошутить над своими рабами, и каждый из его крестьян, зная это, никогда не рисковал посмотреть ему прямо в глаза, дабы не привлекать к себе внимание.
От скачки Федоров взбодрился, он хотел порезвиться и, оставив верных холопов на дороге, Семен подъехал к древнему, но все еще крепкому старику, укладывавшему мешки с зерном на телегу, которая стояла на поле.
– Ну, что, старейшина, убрал хлебушек?
– спросил старика молодой боярин, помахивая кожаной плеткой.
– Слава Богу, Семен Андреевич, - старик в пояс поклонился Федорову.
– Почти все убрали и скоро на боярские поля перейдем. Работаем дружно и управимся в срок. Не изволь беспокоиться, боярин.
Федоров скривился и, неожиданно для старика, взмахнул плетью и с силой перетянул его по спине. Ветхая и пропотевшая рубаха от удара распалась в клочья. Старейшина пригнулся и попытался закрыться руками. Однако плеть была безжалостна. Взмах. Удар. И плеть просекает дряблую старческую кожу до крови.
– Ты что, тварь!
– кричит разгневанный боярин.
– Разве не знаешь, что сначала боярские поля убираются, а только потом ваши? Эй, холопы, ко мне!
Сопровождающие боярина слуги всей гурьбой подъехали к нему, и один из них, старший над холопами, Юшман, крупный мужик лет сорока, спросил: