Булавин
Шрифт:
— С кем? С кем?
— С одним человеком... Помните вы о бахмутских происшествиях?
— Как же! Помним!
— Булавин Кондрат, бахмутский атаман, там во главе стоял. Казаки из Трехизбянского и других донецких городков выбили из Бахмута изюмских полчан. А потом Булавин и Черкасский приезжал. Рассказывал. Вот мы с Ильей Григорьичем и слушали его. О донских вольностях и обычаях беседу с ним вели. Такие, как он, нам очень надобны.
— То дело доброе. — Ефрем Петров недоверчиво хмыкнул. — Да вот гультяи там были, и в немалом числе, с Булавиным вместе. А нам с ними по одной дороге не ходить.
— Так они от тех солеварен кормятся, — не согласился Зерщиков. — Да и мы от того кое-что
— Знамо, так.
— У нас и там, и в других местах новопришлые в работниках живут.
— Без них нам туго будет.
— Ну, господа старшина, — подвел итог Максимов, — с этим, вижу я, все согласны.
— Согласны, конечно... — Ефрем Петров смотрел с сомнением. — Да кабы хуже не было. Государь по головке не погладит за тех беглых. Он, слышь, скор на расправу.
— Это мы знаем. Да ведь дело-то какое: и в царскую опалу попасть нет охоты, и свои права терять тоже нельзя. — Максимов смолк, потом тряхнул головой. — Как ни крути, господа старшина, а решаться надо. Притом и Москву не гневить. В случае чего и туману напустить можно. Дело то обычное.
— Вот-вот, — у Зерщикова заблестели глаза, — о том и я так же мыслю. А Булавин — наш брат, атаман. Человек он храбрый, горячий. Справедливость любит.
— А голутва? — Петров вперил в него насмешливый, острый взгляд. — Они тоже храбрые. Да их храбрость для нас может так обернуться... А Булавин-то тоже, говорят, из таких, из Слобожанщины к нам вышел.
Вишь ты, какое дело. Из той голытьбы немалое число на нас с тобой, Ефрем Петрович, работают. И Булавину они надобны. И другим таким же. Прав Лукьян Максимович: быть готовыми следует; а Булавина и иных поддержать надо. Лиха беда к нам не раз ходила — вспомните Кологривова с Пушкиным и иных сыщиков. Приехали и ни с чем уехали. А Горчакова Булавин под арестом держал и прогнал на Воронеж. Он нашу линию ведет, а ты, — он повернулся к Петрову, — говоришь не то. Булавин — атаман, теперь к старшине принадлежит. А что там раньше было... Было, да прошло!
— Правильно гутаришь, — Максимов согласно кивал единомышленнику. — Булавина мы одобрили и с тем отпустили домой на Донец; в случае чего, мол, делай, как на Бахмуте делал; сыщикам спущать нельзя, отводить их от Дона надобно; мы, мол, из Черкасска поддержим.
— М-да-а... — протянул Ефрем Петров. — Вот оно как выходит...
— Что ты душу выворачиваешь? — Зерщиков еле себя сдерживал. — Сумнение имеешь? Может, московским боярам поклонимся нашими правами?
— Дак я разве о том? О другом.
— И о том, и о другом думать надо. И с Москвой ухо востро держать, государя не прогневить и свой интерес блюсти. На то мы и старшина черкасская, чтоб выход находить. Войско Донское в нерушимой обыкности соблюдать.
— Кто ж с этим спорит? Только осторожней надо. А гультяям воли не давать!
— Наконец-то. Умные речи и слушать приятно.
— Ну, все. — Максимов прихлопнул ладонью по колену. — Вижу: все в сугласие пришли.
Никто не возражал. Глава старшинской партии, войсковой атаман, видел и понимал колебания некоторых своих помощников. Его самого подобные же сомнения посещали неединожды, от них голова болела, ночами не спалось. Всем нутром, хитрым своим разумом чувствовал Лукьян Максимович, что грядет новая если не беда, то неприятность. И всё — от бояр московских и помещиков, монастырей, государевых полчан и иных служилых людей. Все зарятся на донские земли и угодья. Что тут говорить? Места богатые — земли тучные, рыбы и зверья много; опять же — борти, солеварни, лес строевой. Да мало ли... Вольности наши поперек горла им стали, особливо беглых своих вернуть требуют. Думают, мы тут, как сыр в масле, купаемся. А живем ведь как на погребе зелейном. Отовсюду — набеги татар и калмыков да воеводские ухищрения, прицепки. Что они там, в Москве, не видят, что ли? Опять же полки свои шлем в воинские походы — и старожилые, и новоприходцы кровь за Русь проливают. Уж исстари так повелось — казацкие сабли и кони всегда противу неприятеля российского наготове. А нас то тыр, то пыр! Беглых им отдай! А пить-есть нам потребно? Али нет?
— Спасибо, господа старшина. — Максимов встал, поклонился. — Сколько ни говори, кончать надобно. О главном договорились. Так, господа атаманы-казаки?
— Так, атаман.
— В сугласии все.
— Дай знать, если что...
— Будьте в том надежны. Как весть новая придет, всех позову. — Войсковой атаман сжал кулак. — Главное — вместе быть и стоять всем заодно, друг друга не выдавать.
Расходились молча, в задумчивости крутили усы, настороженно поглядывали друг на друга. Понимали, что ждет их что-то важное и опасное. По краю льдины тонкой ходить придется, пожалуй. Эх, жизнь наша беспокойная!.. Когда тише-то станет? Скорей всего не дождешься. Война вот идет; верно, долгая и трудная будет. Царь-батюшка по всей России скачет, во все вникает. Забот у него слишком. Может, обойдет нас чаша сия — с беглыми-то? Дай-ка, господи! Помилуй и спаси, мати пресвятая богородица, заступница наша всеблагая...
С такими мыслями и надеждами, с тревогой и смутными предчувствиями расходились значные по домам. Ступали осторожно; темная ночь спрятала тропки-дорожки, только звезды, яркие и веселые, заглядывали им в посерьезневшие глаза. Молча, обойдясь без ручканья и добрых пожеланий, каждый раскрывал калитку своего подворья, под забрех и повизгиванье собаки входил в курень. Не радовали значных ни тишина ночная, ни плеск донской волны неподалеку, ни привычные запахи родного жилья. Эх-ма, что-то будет?..
Не более недели-другой прошло с того совещания у войскового атамана, как в Черкасск явился Долгорукий. Князь Юрий Владимирович еще в начале августа получил в Троицком петровский указ. Тогда же строгое напоминание о беглых привезли Лукьяну Максимову и Войску Донскому. Тучи сгущались, и мрачные предположения черкасской старшИны начали оправдываться. Правда, она надеялась и на этот раз обойтись малым уроном — и раньше всякое, мол, бывало.
С князем прибыл отряд человек в двести — солдаты и конные казаки из Азова и Троицкого, их начальники-офицеры; с ними — денщики и подьячие. С офицерами приехали дворовые, при самом Долгоруком — «людей ево человек с 10». Всех разместили, кого где. Полковника пригласил к себе в дом войсковой атаман.
Князь, высокий и грузный, был человеком твердым, временами, когда требовалось, свирепым, Подчиненные его боялись.
После короткого отдыха Долгорукий приказал созвать круг. По указанию войскового атамана есаулы кликали казаков в Черкасске и по окрестным станицам, располагавшимся на том же острове. Казаки потянулись на майдан, к собору и атаманскому подворью. Толпа казаков колыхалась и гудела от нетерпения. Слух о царском посланце, новом сыщике, быстро распространился по нижнему Дону, внес большое возбуждение. Все ждали: что-то скажет Долгорукий? Каков он? Как принять его?
Из атаманского дома вышли гурьбой люди — Максимов со старшиной; среди них заметили военного, он возвышался над всеми, смотрел холодно и отчужденно. Через расступившихся казаков, как по коридору, прошли к помосту. Поднялись. Вперед выступил Максимов, поднял булаву:
— Господа казаки! Атаманы-молодцы! К нам, в Войско Донское, приехал посланец великого государя Петра Алексеевича всея России господин подполковник князь Юрий Владимирович Долгорукий. А по какому делу, господин подполковник сам вам будет говорить.