Булгаков и Лаппа
Шрифт:
В том же году с Белой армией ушил и Николай, осел в Загребе, где продолжил учение на биологическом отделении университета. Нищенствовал, голодал, изнемогал от одиночества и тоски по близким. Работал с тифозными больными и в оспяных бараках. Николай Афанасьевич, человек талантливый и целеустремленный, несмотря на все лишения эмиграции, стал видным профессором-микробиологом. Уехал в Париж, женился на дочери бывшего киевского профессора. Смерть Николая была нелепа. Он отправился искать игравшего в трущобах на балалайке Ивана. Простудился и умер от воспаления легких в 1966 году.
После выхода в свет романа «Белая гвардия»
Леонид Карум, сбежавший в Москву в 1919 году, когда Киев заняли белые, поселился у Нади Земской — сестры жены. Потом скрывался еще где-то. В конце 1920-х его и мужа Надежды — филолога Андрея Земского, не имевшего никакого отношения к Белому движению, — арестовали. Земского выслали в Красноярск, куда к нему приезжала жена Надя. Карума — в Новосибирск. Варя оставила квартиру в Киеве и уехала к нему. В Новосибирске давала уроки музыки, Леонид Сергеевич преподавал немецкий и латынь. Однако Карум оставил Варю, женившись на молодой женщине. Варвара Афанасьевна — знаменитая «Елена рыжая», обворожительная, трепетная, мужественная и хрупкая героиня «Белой гвардии», умерла в 1954 году в больнице для слабоумных.
Сынгаевский (Мышлаевский) и баритон, послуживший прототипом Шервинского, ушли с белыми и оказались в эмиграции.
Печально сложилась судьба инженера Листовни-чьего (Василисы). Полковник деникинских войск, служивший на оборонительном участке, был арестован красными и погиб в тюрьме.
Был арестован и, вероятно, расстрелян священник церкви Николы Доброго А.А. Глаголев.
Этот трагический финал судеб представителей семейства Булгаковых и их окружения отличается от перспективы, смутно, но все же оптимистически намеченной писателем в “Белой Гвардии”. Булгаков издавал свой роман в большевистском государстве, и расставленные в нем политические акценты вполне объяснимы. Верным же остается отсчет от данной в романе характеристики Алексея Турбина, «постаревшего и помрачневшего после 25 ноября 1917 года». Эта дата явилась определяющей и в трагедии семьи Булгаковых, народа, России.
А также в судьбе писателя — «отщепенца», «чуждого элемента» Булгакова, замученного нищетой, творческой нереализованностью, преследованиями литературной просоветской клики.
Часть четвертая
Кавказ
1
Через две недели после отъезда Булгакова во Владикавказ на Андреевский спуск пришла телеграмма: Миша вызвал Тасю к себе.
Она добиралась до Владикавказа через Екатеринослав, в переполненном беженцами поезде. Несмотря на все лишения, настроение было приподнятое: мужу вызвал срочно, не может совсем без нее.
И вот он — в длинной шинели с врачебной нашивкой на рукаве — встречает ее на галдящем, заплеванном перроне.
— Миша! Я тут! — Ощущая себя немытой, измочаленной, она все же бросилась ему на шею, жадно вдыхая новый запах — шинели, табака и карболки.
Он легонько отстранил ее:
— Погоди, не до объятий. Надо быть очень осторожными — тиф людей косит. Вон в какой давке ты ехала.
— Так у меня же никаких признаков — живот не болит, жара нет. Здоровая! — В доказательство Тася приложила ладонь ко лбу. — Я так рада! Доехала все же! А ведь и не чаяла — там всю территорию Махно занял и поезда со своей бандой грабил. На обочине прямо расстрелянные лежали кучами. Так жутко! Господи, добралась!
— У тебя нет первичных симптомов, но это ничего пока не значит. Дезинфекция необходима. — Михаил быстро зашагал к выходу из вокзала, не взяв даже ее чемодан. — Пойми, я же врач, а не обыватель, имеющий роскошь делать глупости и рисковать своей жизнью и жизнью близкого человека.
— Я думала… — Тася растерялась, стараясь поспеть за быстрым шагом мужа, — разве тебе не хочется обнять меня?.. Ты вызвал, и мне показалось…
— Да, мне хочется обнять. А разве тебе хочется, чтобы я заболел и умер? Я видел, в каких условиях ты ехала, и могу сказать: среди твоих попутчиков половина смертников.
— Уж раз доехали через такой ад — выживут.
— Ты рассуждаешь как… как деревенская бабка!
Миша вывел Тасю на прогулку — показать город, после того как все ее вещи были отданы в больничную прачечную, на суровую пропарку, а она сама вымыта в бане дезинфицирующим мылом. Единственную юбку и блузку из вещей, отданных в стирку, Тася спасла — собственноручно выгладила каленым утюгом.
Прогуливаясь по главному проспекту под руку с офицером, Тася ликовала: вот они снова вдвоем, но совершенно в иных условиях. И главное — никакого морфия!
Маленький симпатичный южный городишко: вьющиеся розы заплели балконы, пирамидальные тополя уходят аллеей до самых гор со снежными вершинами. Они так близко — только руку протяни. Главная улица с широким бульваром посередине — вся в кафе, столики вынесены на улицу, клумбы в цветах. Много офицеров, нарядных дам, на площади перед городской управой духовой оркестр играет Штрауса, пританцовывают даже извозчичьи лошади. На прилавках, витринах горки желтоватой выпечки.
— Миш, вот смешно, не знала, что кавказцы так бисквиты любят!
— «Бисквиты»! Это кукурузный хлеб, дорогая. Все эти шляпки и вальсики — хорошая мина при плохой игре. Чеченцы и осетины налеты устраивают. А с севера напирают красные. Сидим как на пороховой бочке, улыбаемся. — Он козырнул проходящему мимо офицеру. — Генерал Гаврилов, мой приятель, говорит: недолго продержимся. Хочешь мороженою? Ага, я угадал. — Они сели за столик в тени и сделали заказ. Михаил подманил паренька с корзиной лесных фиалок и протянул Тасе букетик.
— Ты такой галантный кавалер… Совсем как прежде. — Тася приколола цветы к блузке, выпрямила спину и пожалела, что не подкрасила губы. Ей сейчас так хотелось быть привлекательной. — Помнишь, какая у меня в Киеве была черная тафтовая юбка? Ты еще удивлялся, что на меня все оборачиваются.
Михаил поморщился:
— Помню, все помню. Но не в этом дело. — Он опустил глаза. — Я негодяй, Таська. Завел тебя сюда, чтобы подсластить признание.
— Горькое? — Тася улыбнулась, а у самой сердце оборвалось: «Другую завел!»
— Слушай. — Михаил достал портсигар, незнакомый Тасе костяной мундштук, зажигалку и, прикрывая огонек руками от ветра, закурил. — Еду я сюда, в Ростове стоим. Говорят, до вечера. Что делать?
Офицеры пригласили меня поиграть в бильярд на вокзале. Усидеть я не мог — и так нервы как струна натянуты, ведь ничего непонятно — куда еду, зачем. И вообще… Чем дело кончится? — Он выдохнул в сторону голубой дым, задумался.