Булгаков и Лаппа
Шрифт:
Чуть свет Тася была в указанном месте. Истоптанный, унавоженный конницей снег с пятнами крови. Сумятица, выстрелы, обрывки смачных украинских ругательств. Михаил сидел на коне, на рукаве синяя перевязь с красным крестом, занесенный метелью башлык. Склонившись к Тасе, он зашептал:
— Ночью петлюровцы наверняка драпать начнут. По этому мосту на Слободку отходить будут. Красные напирают.
— А ты как же, если красные? Ты ж их больше всех боишься. — Держась за подпругу, Тася смотрела снизу в лицо мужа
В тот день Михаил решил про себя — пан или пропал. Он далеко не был уверен, что останется жив.
И не мог предположить, какие потрясения ожидают его страшной морозной ночью.
Позже Булгаков неоднократно описывал эпизод побега и главный ужас — убийство человека, свидетелем которого он стал. Ближе всего к реальности все это выписано в эпизоде с доктором Бакалейниковым (из неоконченного романа «Алый мах»).
«…В темноте в рядах петлюровцев началось смятение, в панике осатанелые вожаки секли и стреляли кого попало. Толпа прижала доктора к парапету моста.
Гнилое дерево лопнуло, и доктор Бакалейников, вскрикнув жалобно, упал как куль с овсом с моста, два раза стукнул маузер, забушевал гул и топот. А выше этажом — бархатная, божественная ночь в алмазных брызгах… К дрожащим звездам доктор обратил свое лицо с белоснежными мохнатыми ресницами и звездам же и начал свою речь, выплевывая снег изо рта:
— Я дурак, я жалкая сволочь… Дураков надо учить, так мне и надо.
Вот он город — тут! Горит на горах за рекой Владимирский крест, а в небе лежит фосфорический, бледный отсвет фонарей.
Первое убийство в своей жизни доктор Бакалейников увидал секунда в секунду на переломе ночи со 2-го на 3-е число. В полночь у входа на проклятый мост человека в разодранном черном пальто с лицом синим и черным, в потеках крови волокли по снегу два хлопца, а пан куренной бежал рядом и бил его шомполом по спине. Голова моталась при каждом ударе, но окровавленный уже не вскрикивал, а только ухал. Тяжко и хлестко впивался шомпол в разодранное в клочья пальто, и каждому удару отвечало сиплое: ух…
Ноги Бакалейникова стали ватными, подогнулись, и качнулась заснеженная слободка.
— A-а, жидовская морда! — исступленно кричал пан куренной. — К штабелю его на расстрел! Я тебе покажу, як по темным углам ховаться! Я тебе покажу! Шо ты робив за штабелем? Шо?
Но окровавленный не отвечал. Тогда пан куренной забежал спереди. Хлопцы отскочили, чтоб самим увернуться от взлетевшей блестящей трости. Пан куренной не рассчитал удара и молниеносно опустил шомпол на голову. Что-то крякнуло, черный окровавленный не ответил уже… ух… Как-то странно подвернув руку и мотнув головой, с колен рухнул набок и, широко отмахнув другой рукой, откинул ее, словно хотел побольше захватить для себя истоптанной, унавоженной белой земли.
Еще отчетливо Бакалейников видел, как крючковато согнулись пальцы и загребали снег. А потом в темной луже несколько раз дернул нижней челюстью лежащий, как будто давился, и разом стих».
Бежали, отступали петлюровцы, одетые в черные балахоны.
«…У белой церкви с колоннами доктор Бакалейников вдруг отделился от серой ленты и, не чувствуя сердца, на странных негнущихся ногах пошел в сторону прямо на церковь. Ближе колонны. Боже, все заколочено! Нет ни души. Куда бежать? Куда? И вот оно сзади, наконец, страшное:
— Стый!
Ближе колонна. Сердца нет.
— Стый! Сты-ый!
Тут доктор Бакалейников — солидный человек — сорвался и кинулся бежать так, что засвистело в лицо.
— Тримай! Тримай його!!
Раз. Грохнуло. Раз. Грохнуло. Удар, удар, удар. Третья колонна. Миг. Четвертая колонна. Пятая. Тут доктор случайно выиграл жизнь, кинувшись в переулок. Иначе бы в момент догнали конные гайдамаки на освещенной, прямой, заколоченной Александровской улице. Но дальше — сеть переулков кривых и черных. Прощайте! В пролом стены вдавился доктор Бакалейников. С минуту ждал смерти, разинув рот и глотая раскаленный воздух. Развеют по ветру удостоверение, что он мобилизован в качестве врача “першего полку синей дывызии”. На случай, если в пустом городе встретится первый красный патруль…»
Дома Тася и Варя, обмирая от страха, ждали хоть каких-то вестей от пропавшего Михаила. Николка и Сынгаевский бегали по городу, пытаясь что-то узнать о нем. Никаких следов. Армия Петлюры отступила и, видимо, забрала доктора. Если не хуже…
Около трех ночи в квартире Булгаковых залился звонок.
— Ну я ж говорила! — крикнула Варя. — Перестань ты реветь, перестань, Таська.
Тася сорвалась и полетела открывать.
— Боже ты мой, лицо белое… Ты ранен? Где, где?
Михаил тупо посмотрел в зеркало и улыбнулся. Криво, дернув щекой. Затем поморщился, с помощью Таси стащил пальто и, ни слова не говоря, прошел в столовую, опустился на стул и весь обвис, как мешок.
Михаил обвел глазами тихую столовую, остановил мутный взгляд на самоваре, несколько секунд вглядывался в свое искаженное отражение в блестящей грани.
— Да, — наконец выдавил он из себя бессмысленно.
Тася, услыхав это первое слово, решила спросить:
— Слушай, ты… бежал, конечно?
— Вы знаете, — медленно ответил Михаил, — они, представьте, в больничных халатах, эти самые синие-то петлюровцы. В черных…
Еще что-то хотел сказать, но вместо речи получилось неожиданное. Он всхлипнул звонко, всхлипнул еще раз и разрыдался, как женщина, уткнув голову в руки.
— Бандиты… но я… я… интеллигентская мразь! — сказал неизвестно к чему.
И распространился запах эфира. Варя дрожащими пальцами начала отсчитывать капли в рюмку.
В ночь на третье февраля Михаил пережил сильное нервное потрясение — неделю пролежал, бормоча что-то невнятное про все ту же интеллигентскую мразь.