Булгаков и Маргарита, или История несчастной любви Мастера
Шрифт:
Во-первых, барон допускал захват крестьянами поместных земель, но только постфактум, когда уже ничего с этим не поделаешь. По принципу — кто не успел подсуетиться, пусть локти кусает и ждет следующего случая. Согласно мнению барона, такой де-факто узаконенный захват должен был привести к установлению справедливого порядка, основанного на владении частной собственностью.
Во-вторых, допускалось существование любых партий, но в соответствии с тем же принципом — «кто успел». Предполагалось, что «успевшие» договорятся о принципах взаимодействия — чтобы не было разборок.
И наконец, политическое устройство единой России как федеративного союза должно было
Вам это ничего не напоминает? Мне лично вспоминаются торжественные речи на похоронах, когда всему находят оправдание, лишь бы не оскорбить память любимого покойника. Припоминаются и старания «младороссов» соединить монархию и советскую власть, и «евразийцы», пытавшиеся оправдать Октябрьский переворот в глазах эмиграции национальными особенностями России. Чего только не придумают ради сохранения иллюзии, будто возможно возвращение назад!
И снова вспоминаю князя — того, чьи застолья в «Шехерезаде» оплачивала богатая американская мадам. Честно признаюсь, что в молодые годы тоже погулял, однако гулял только на свои. Видимо, то, что позволено сиятельному князю, ни в коей мере не подходит для внука крестьянина и сельского учителя — у нас, «неаристократов», собственная гордость. А если бы в России стараниями белых войск снова установили монархический режим, кто знает, как бы обернулось. Вот и теперь не очень разгуляешься. Разве что подыскать себе богатенькую Бетти?
С началом Второй мировой войны было несколько попыток призвать князя в армию США. Однако то его нелояльное отношение к Советам помешало (как-никак союзники!), то предлагали нечто совершенно несусветное — забросить князя с разведывательной миссией в оккупированную Бельгию. Что станет в случае его ареста с многочисленной родней, проживающей в Брюсселе, никого не волновало. Князь между тем не сомневался, что в случае ареста сразу же всех выдаст, а потому отказался наотрез! И лишь перед окончанием войны предложили что-то стоящее — поработать переводчиком в разведке. В основном деятельность разведки в это время сводилось к «просеиванию» военнопленных — одних собирались использовать в интересах США, другие, особо запятнавшие себя, подлежали выдаче советскому командованию как отработанный материал. Князю все представлялось несколько иначе — не мог он допустить, чтобы кто-то из его родни или знакомых по Ялте или Петербургу попал в руки злодеев коммунистов.
Точно такими же соображениями руководствовался и зять Киры Алексеевны, Владимир Хлебников, благодаря своему знанию языков также оказавшийся к этому времени в разведке. Однажды, инспектируя французские лагеря, наткнулся он на некоего господина с нерусской, но хорошо знакомой фамилией Ламздорф — им оказался внучатый племянник министра иностранных дел Российской империи, успевший повоевать и в войсках Франко, и у власовцев, и в танковых частях Третьего рейха. Убежденному антикоммунисту не повезло — он оказался в руках участников французского Сопротивления, ядро которого составляли его идейные противники. Отсюда ежедневные побои и мрачная перспектива быть повешенным. Сумел ли он унаследовать привязанности своего предка, которого царь называл не иначе как «мадам», мне неизвестно. Но вряд ли увлечения такого рода помогли бы ему выбраться из лап мучителей, скорее уж наоборот. И если бы не вмешательство сердобольного зятя Киры Алексеевны, дело могло закончиться весьма печально. Вот как вспоминал о своем спасении сам Ламздорф:
«Разоблачили,
К слову сказать, Григорий Ламздорф был не чужим и для Булгакова. Как-никак исполнял роль солдата в инсценировке по мотивам «Белой гвардии». Было это еще до войны, когда пришлось юному графу подрабатывать в Париже, на сцене Русского Художественного театра.
Тем временем князь Алексей Щербатов от своего дальнего родственника не отставал — по мере сил пытался спасать из лагерей российских дворян, невзирая на то что в ту войну они творили на советской территории. Одним из них мог стать его знакомый по Парижу Борис Смысловский, в прошлом офицер лейб-гвардии, участник Первой мировой войны и деникинский офицер в Гражданскую. Будучи убежден в том, что только сотрудничество с Гитлером гарантирует победу над Советами и коммунизмом, он так обосновывал свою позицию:
«Биологическая сила русского народа велика… немцы нас не проглотят и не переварят».
Службу у нацистов он начал с создания учебного разведывательного батальона «Зондерштаб Р», а накануне разгрома фашизма добился права реорганизовать свои подразделения в 1-ю Русскую национальную армию. Однако в лагерь военнопленных Смысловский не попал. В самом конце войны ему с остатками команды удалось скрыться на территории Лихтенштейна и остаться там — да и то благодаря заступничеству Эдуарда фон Фальц-Фейна, того самого, чьи предки основали заповедник «Аскания-Нова» близ Херсона. Эдуард Александрович, служивший при дворе князя Лихтенштейна, тоже своих не выдавал!
Есть и другая версия — будто бы Смысловский пригрозил совершить покушение на князя Лихтенштейна, если только согласятся на выдачу Советам. Была и еще одна версия, согласно которой Смысловскому благодаря своим связям помог некто Мясоедов — фальшивомонетчик, учившийся граверному мастерству у Матэ, сын жандармского полковника, повешенного в 1915 году за шпионаж, а заодно сослуживец Смысловского по армии Деникина. Говорят, что в 44-м он передал агентам Гиммлера готовые клише для 50 и 100-фунтовых банкнотов, а в мае 45-го как раз рисовал марки Лихтенштейна. Однако вскоре у него на квартире обнаружили станок для печатания денег, и тогда уже Смысловский помог своему товарищу уйти от наказания и перебраться в Аргентину. Свои своих не выдают!
Впрочем, самая достоверная причина благоденствия Смысловского вплоть до глубокой старости заключается в том, что он вовремя передал свою многочисленную русскую агентуру в ведомство Гелена, а тот дальше — разведке США. Последняя и оказала давление на тех, от кого зависело принятие решения.
В отличие от князя Щербатова Борису Смысловскому даже в голову не приходило, что из-за его «биологических» идей могут пострадать родственники, оставшиеся в России. Впрочем, все произошло гораздо раньше, в 1930 году, когда была арестована группа генералов-военспецов по нашумевшему делу «Весна» — тогда тучи нависли и над бывшем мужем Елены Нюренберг-Булгаковой, Евгением Шиловским. Увы, дядя Бориса, Евгений Константинович Смысловский, не сумел предугадать, что так жестоко отзовется на его судьбе служба племянника в деникинской разведке, где он занимался организацией «спецопераций» в большевистском тылу.