Булгаков
Шрифт:
Булгаков в Ч. м. трансформировал в соответствии со спецификой оперного либретто многие образы своей пьесы «Бег», посвященной последним боям в Крыму осенью 1920 г. Генерал Хлудов, имевший своим прототипом Я. А. Слащева, стал генералом Анатолием Сидоровичем Агафьевым. Этот герой теперь умирал от разрыва сердца накануне эвакуации Севастополя, повторяя здесь судьбу другого белого генерала Владимира Зеноновича Май-Маевского (1867–1920), известного грандиозным пьянством и ресторанными дебошами. Приват-доцент Голубков превратился в художника Алексея Петровича Болотова, а Серафима Корзухина — в певицу Ольгу Андреевну Болотову. Полковник де Бризар теперь назывался командиром белого полка Брегге, а начальник контрразведки Тихий был переименован в полковника Маслова. К Белому Главнокомандующему в Ч. м. добавились также красные военачальники командующий фронтом Михайлов, командир конной армии и др. Михайлов своим очевидным прототипом имел командующего Южным фронтом Михаила Васильевича Фрунзе (1885–1925), чьим партийным псевдонимом была фамилия Михайлов. В Ч. м. появились и принципиально новые герои — предводитель красно-зеленых Марич и его возлюбленная Зейнаб, с которыми была связана романтическая любовная линия. Конечно, по содержанию Ч. м. — это лишь бледная тень «Бега». В полном соответствии с советскими схемами для эпохи гражданской войны, интеллигенты теперь становятся на сторону красных и помогают им. Болотова спасает от погони Марича, а Болотов убивает арестовавшего его жену контрразведчика Маслова. Обреченность белого Севастополя подчеркивается названием ресторана, где умирает Агафьев, — «Гоморра», а все душевные метания Хлудова свелись здесь к короткому
«Да что ж это такое? Мне нету отдыху, мне нет покоя, мне негде душу отвести! Пришел сюда, чтоб отдохнуть… и вот сперва один надоедало поит меня гнуснейшим суслом… потом является какой-то зверь из бездны и дерзости мне говорит. А я ведь тоже человек, и у меня неврастения… (Плачет.)» Еще бездарнее были патетические добавления, сделанные во второй редакции:
«ХОР. Если ж погибнуть придется нам в этот час боевой…
МИХАЙЛОВ. Полки республики! Полки республики!
ХОР (в отдалении). Новых придут миллионы, станут в незыблемый строй.
МИХАЙЛОВ. В честь годовщины третьей воскликнем: Крым будет наш!
ХОР. Крым будет наш!
МИХАЙЛОВ. Оставим же память в столетьях! Войска! Войска республики, вперед!
КОМАНДАРМ и КОМКОННОЙ. Через Сиваш!»
Несомненно, Булгаков сознавал полную никчемность своего «революционного» либретто. Поэтому в дневнике жены и в булгаковской переписке не найти никаких следов попыток драматурга добиться постановки Ч. м. или огорчения по поводу того, что оно так и не было принято. А ведь за другие либретто — «Рашель», «Минин и Пожарский» и «Петр Великий» Булгаков переживал и делал все возможное, чтобы увидеть их на сцене.
«ШАНСОН Д'ЭТЭ» («Песнь лета» — фр.), фельетон. Опубликован: Накануне, Берлин — М., 1923, 16 авг. Ш. д'Э. рассказывает о дождливом московском лете 1923 г., однако главным для Булгакова здесь является изображение «примет нэпа» в московском быте. В образах студентов-лоточников, которым изучение учебника «Исторического материализма» Н. И. Бухарина не мешает бойко торговать, скрыта ирония. Писатель смеется над марксистской догмой об отмирании товарно-денежных отношений, вступающей в противоречие с живой жизнью. Вместе с тем сопутствующая нэпу дороговизна явно не нравится Булгакову, как и большинству москвичей. Поэтому объектом сатиры становятся «пейзане» (крестьяне) подмосковных мест, дерущие втридорога с приезжих дачников. Безудержная нажива осуждается автором Ш. д'Э., не любившим социализм, но отнюдь не идеализировавшим капитализм. Булгаков приветствует наведение новой властью порядка на улицах города, пусть даже системой штрафов, и оздоровление быта за счет свободы торговли, но настаивает: «Книжке — время, а торговле — час». Не столько в нэпе, сколько в освоении народом культуры, книжного знания писатель видел залог благополучия страны.
ШЕСТОВ, Лев (настоящие имя и фамилия: Иегуда Лейба (Лев) Исаакович Шварцман) (1866–1938), русский философ, один из основоположников экзистенциальной философии, оказавший значительное влияние на творчество Булгакова. Наиболее отчетливо это влияние проявилось в романе «Мастер и Маргарита». Ш. родился 24 января (5 февраля) (по другим данным — 31 января(12 февраля)) 1866 г. в Киеве в семье крупного коммерсанта. В 1874 г. поступил в Третью киевскую гимназию, которую окончил в 1883 г. В том же году поступил на математический факультет Киевского университета. В 1884 г. перешел на юридический факультет, который окончил в 1889 г. Его дипломная работа называлась «Фабричное законодательство в России». В конце 1880-х годов Ш. увлекается марксизмом, участвует в организации первых марксистских кружков в Киеве. В 1890–1891 гг., Ш. служит в армии, а с конца 1891 г. короткое время работает помощником присяжного поверенного в Москве. В 1892 г. Ш. возвращается в Киев и работает на предприятии отца. Публикует несколько статей по экономическим и финансовым вопросам, В 1893–1894 гг., постепенно отходя от марксизма, обращается к вере. В 1895 г. Ш. опубликовал в Киеве свои первые статьи по философии и литературоведению — «Вопрос совести (О Владимире Соловьеве)» и «Георг Брандес о Гамлете». В 1896 г. Ш. уехал в Швейцарию в связи с тяжелым нервным расстройством, вызванным переутомлением. В 1899 г. вернулся в Россию. В 1898 г. вышла первая книга Ш. «Шекспир и его критик Брандес», не имевшая успеха. В 1899 г. выходит книга Ш. «Добро в учении гр. Толстого и Ф. Ницше», замеченная критикой и вызвавшая публичный диспут в Киеве. С 1901 г. Ш. сотрудничает в журнале «Мир искусства», где в 1902 г. публикуется его новая книга «Достоевский и Ницше». В 1902 г. Ш. знакомится в Киеве с философами Н. А. Бердяевым и С. Н. Булгаковым. В 1905 г. выпускает книгу «Апофеоз беспочвенности: Опыт адогматического мышления», вызвавшую бурную дискуссию в ведущих журналах страны. В 1909 г. уезжает в Швейцарию в г. Коппе, где пишет книгу статей «Начала и концы». Работает над книгой «Sola fide — Только верою (Греческая и средневековая философия. Лютер и церковь)», однако из-за начала в 1914 г. Первой мировой войны Ш. вынужден был оставить незавершенную рукопись вместе с обширной библиотекой трудов Мартина Лютера (1483–1546), средневековых мистиков и схоластов, а также современных немецких богословов, и вернуться в Москву. В 1915 г. становится членом Московского психологического общества. В июне 1918 г. Ш. приехал в Киев, где начал читать в университете введение в философию права. В июне 1919 г. становится приват-доцентом философского отделения историко-филологического факультета Киевского университета, предполагая читать курс по истории древней философии. В отзыве на труды Ш. в связи с получением им приват-доцентуры известный историк философии Василий Васильевич Зеньковский (1881–1962) (в то время экстраординарный профессор по кафедре философии) отмечал: «Шестов с любовью и настойчивостью разыскивает повсюду иррациональное, алогическое, неукладывающееся в схемы разума; отсюда неизбежная близость его философии к скептицизму или по крайней мере к агностицизму. Однако было бы ошибочно причислять Л. И. Шестова к скептикам; положительный пафос его творчества определяется стремлением охранить своеобразие тех сторон действительности, которые часто трактуются слишком узко в духе рационализма». В ноябре 1919 г. вместе с родителями и женой Н. Л. Барановой-Шестовой Ш. переезжает из Киева в Ялту. По ходатайству С. Н. Булгакова и профессора Киевской Духовной Академии И. П. Четверикова Ш. зачисляется в штат Таврического университета в Симферополе приват-доцентом. В январе 1920 г. вместе с семьей отбывает из Севастополя в Константинополь, откуда в феврале 1920 г. через Геную прибывает в Женеву. В 1920 г. во французском журнале «Меркур де франс» Ш. опубликовал статью «Что такое русский большевизм?» В 1921 г. Ш. переехал в Париж и получил профессуру на Русском отделении Парижского университета (Сорбонны). Он читает там курс по философии, курс, посвященный философским идеям Федора Достоевского (1821–1881) и Блеза Паскаля (1623–1662), Достоевского и Сирена Кьеркегора (Киркегора, Киргегарда) (1813–1855), Владимира Соловьева (1853–1900), средневековой европейской философии и др. В 1923 г. в Берлине в издательстве «Скифы» выходит книга Ш. «Potestas Clavium» («Власть ключей»), привлекшая внимание Булгакова. В 1929 г. в Амстердаме Ш. знакомится с основателем феноменологии немецким философом Эдмундом Гуссерлем (1859–1938), оказавшим большое влияние на Ш. и в свою очередь испытавшего воздействие шестовских идей (несмотря на противоположность их взглядов). В том же году Ш. встретился с одним из наиболее известных немецких экзистенциалистов Мартином Хайдеггером (1889–1976), с которым, как и с Гуссерлем, подружился. В 1929 г. в парижском издательстве «Современные записки» вышла книга Ш. «На весах Иова», в 1932 г. в парижском же «ИМКА-Пресс» — сборник статей «Скованный Парменид», а в 1936 г. на французском — исследование «Киргегард и экзистенциальная философия (на русском оно появилось уже посмертно в Париже в 1939 г. тиражом 400 экземпляров). Проблемам истории духовности посвящена книга Ш. «Афины и Иерусалим», изданная в 1938 г. на французском и немецком языках (на русском ее выпустили только в 1951 г.). В 1937 г. десять лекций Ш. о современной философии были переданы по французскому радио. В последние годы жизни он увлекся индуистской философией. В конце 1937 г. из-за кровоизлияния в кишечник Ш. оставляет чтение лекций в Сорбонне. В связи с кончиной Э. Гуссерля во Фрейбурге в апреле 1938 г. Ш. пишет и публикует в «Русских записках» в Париже одну из последних своих статей «Памяти великого философа. Эдмунд Гуссерль». 20 ноября 1938 г. Ш. скончался в Париже от бронхита и открывшегося туберкулеза. Похоронен на Новом кладбище в Булони.
Ш. наряду с Н. А. Бердяевым считается основателем русского экзистенциализма, хотя в России и в мире в целом известен менее Бердяева. Однако, по мнению В. В. Зеньковского (о. Василия), высказанному в «Истории русской философии» (1948–1950), Ш. являет нам тип философа, «во многом очень близкого к Бердяеву, но гораздо более глубокого и значительного, чем Бердяев». Вероятно, подобному суждению способствовал парадоксально-афористический и остроумный стиль изложения у Ш., во многом воспринятый им у Фридриха Ницше. Ш. пытался отвергнуть этический рационализм европейской философской традиции и заменить ее мистической этикой Божественного Откровения, утвердить примат судьбы над разумом. В этом он был едва ли не самым последовательным из мыслителей XX в., что и привлекло к Ш. особые симпатии религиозных философов, вроде Зеньковского, поставившего его даже выше более секуляризованного Бердяева. Ш. очень убедительно и логично доказывает ограниченность человеческого разума, неспособного объяснить мир чувств. Сам Булгаков, в отличие от Ш., мистиком не был (см.: Христианство), однако, судя по тому, какая судьба постигла в «Мастере и Маргарите» «голого» рационалиста Михаила Александровича Берлиоза, мысль философа об ограниченности возможностей человеческого познания и предвидения разделял.
Наибольшие параллели в булгаковском творчестве обнаруживаются с «Властью ключей». Отметим, что в 1917 г. фрагмент этой работы был опубликован в ежегоднике «Мысль и слово», который редактировал известный философ и филолог Густав Густавович Шпет (1879–1937). Со Шпетом Ш. близко сошелся в Москве в 1914 г., а Шпет с Булгаковым подружились в 1925 г. в связи с женитьбой писателя на Л. Е. Белозерской и вступлением его в круг интеллигенции, связанной с Государственной Академией Художественных Наук. Г. Г. Шпет был вице-президентом ГАХН с 1926 г. и до закрытия в 1930 г. (возникла академия в 1921 г.). Членами ГАХН были многие друзья Булгакова филологи. Н. Н. Лямин, философ и филолог П. С. Попов, писатель Сергей Заяицкий (1893–1930), в квартире которого в Долгом переулке, скорее всего, и произошло знакомство Шпета с Булгаковым. Шпет мог выступить посредником в знакомстве автора «Мастера и Маргариты» с работами Ш. Дополнительным психологическим основанием для особого внимания Булгакова к творчеству Ш. могло послужить то обстоятельство, что автор «Власти ключей», как и Шпет, был земляком писателя.
Ш. «Власть ключей» строит на противопоставлении судьбы и разума, стремясь доказать невозможность охвата живого многообразия жизни одним только рациональным мышлением. Основную часть своего труда он начинает с высказывания древнегреческого историка Геродота о том, что «и Богу невозможно избежать предопределения судьбы», подчеркивая различия фигурирующей здесь «мойре», «судьбы», и «логоса», «разума», тогда как в позднейшей философской традиции, по мнению Ш., «мойре» постепенно стала превращаться в «логос». И именно этой фразой в редакции «Мастера и Маргариты», создававшейся в 1929–1930 гг., Воланд провожал Берлиоза, которому через несколько мгновений суждено было погибнуть под колесами трамвая. «Князь тьмы» предупреждал самоуверенного литератора: «Даже богам невозможно милого им человека избавить!..» Эти слова являются измененной цитатой стихов 236 и 237 из гомеровской «Одиссеи» в переводе В. А. Жуковского: «Но и богам невозможно от общего смертного часа милого им человека избавить, когда он уже предан навек усыпляющей смерти судьбиною будет». Булгаков, несомненно, обратил внимание, что Геродот, на которого ссылается Шестов, в соответствующем месте (История, I, 91) фактически цитирует Гомера.
Булгаковский Воланд не только предупреждает Берлиоза о невозможность уйти от судьбы, от смерти. Сатана предсказывает незадачливому литератору-богоборцу скорую смерть. Воланд предупреждает, что «дочь ночи Мойра (древнегреческая богиня судьбы. — Б. С.) допряла свою нить», прямо намекая на скорую гибель председателя МАССОЛИТа, но тот намека не улавливает. На примере Берлиоза «князь тьмы» демонстрировал бессилие разума перед судьбой, и в этом Булгаков следовал Ш. А предложение дать о предстоящей смерти телеграмму в Киев дяде можно понять и как указание на родину Ш. Автор «Власти ключей» шел дальше. Он утверждал, что «отдельная человеческая душа… рвется на простор, прочь от домашних пенатов, изготовленных искусными руками знаменитых философов… Она не умеет дать себе отчета в том, что разум, превративший свой бедный опыт в учение о жизни, обманул ее. Ей вдруг дары разума — покой, тишина, приятства становятся противны. Она хочет того, чего разуму и не снилось. По общему, выработанному для всех шаблону, она жить уже не может. Всякое знание ее тяготит — именно потому, что оно есть знание, т. е. обобщенная скудость». Булгаковский Мастер в «Мастере и Маргарите» в своем романе о Понтии Пилате исторически точно, т. е. рационально, воссоздал события девятнадцативековой давности, но сломлен неблагоприятными жизненными обстоятельствами и мечтает лишь о «дарах разума» — тишине и покое. Ш. различает высший, сверхъестественный свет Божественного Откровения, доступный принявшим это Откровение, свет, ниспадающий с Божьих высот, и низший, естественный свет, свет разума, выше которого не поднимутся те, кто все надежды возлагают только на рациональное познание действительности. В лучах этого низшего лунного света и являются Маргарита и Мастер во сне Ивану Бездомному. Высшего, сверхъестественного света в финале удостоился только прощенный Понтий Пилат, встретившийся, наконец, с Иешуа Га-Ноцри на серебристой лунной дорожке. Для него главное — облегчить свою совесть. Прокуратор Иудеи хотел бы поверить, что Иешуа остался жив и «казни не было». Эту фразу постоянно твердит Понтий Пилат, пытаясь сделать бывшее не бывшим. Здесь он полностью повторяет мысль Ш., который во «Власти ключей» и других своих работах, развивал тезис средневекового итальянского философа и богослова кардинала Петра Дамиани (1007–1072). По словам Ш., Дамиани «утверждал, что для Бога возможно даже бывшее сделать никогда не бывшим», и, как полагал автор «Власти ключей», «вовсе не мешает вставить такую палку в колеса быстро мчащейся колеснице философии». По мнению Ш., Божий промысел может влиять не только на настоящее и будущее, но и на прошлое, например, сделать так, чтобы Сократу не пришлось пить чашу с ядом. Как отмечал Н. А. Бердяев в «Русской идее» (1946): «Тема Шестова — религиозная. Это тема о неограниченных возможностях для Бога. Бог может сделать однажды бывшее небывшим, может сделать, что Сократ не был отравлен. Бог не подчинен ни добру, ни разуму, не подчинен никакой необходимости». Булгаковский Понтий Пилат, подобно Ш., верит в силу Бога сделать так, чтобы случившейся по вине прокуратора казни не было, и за это он в конце концов награждается светом Божественного Откровения. Однако автор «Мастера и Маргариты» в финале романа специально подчеркивает, что Пилат и Иешуа — только персонажи. Воланд демонстрирует Мастеру выдуманного тем героя — Понтия Пилата — и предлагает кончить роман одной фразой. Мастер отпускает прокуратора навстречу Иешуа, с которым Пилат мечтает закончить беседу. Это звучит как пародия по отношению к философии Ш. Сам Булгаков явно не верил во всемогущую силу Божественного Откровения.
С помощью идей Ш. можно понять и проповедь добра, с которой выступает Иешуа Га-Ноцри. Во «Власти ключей» рассказывается о Мелите и Сократе. На ложный обвинительный приговор, которого добился первый, второй ответил только тем, что назвал своего противника «злым». Ш. отвергает здесь широко распространенную в философской традиции мысль о моральной победе Сократа: «В случае Сократа победила история, а не добро: добро только случайно восторжествовало. А Платону и его читателям кажется уже, что добро всегда по своей природе должно побеждать. Нет, «по природе» дано побеждать чему угодно — грубой силе, таланту, уму, знанию, только не добру…» Проповедь добра, с которой пришел Иешуа, его теория о том, что «злых людей нет на свете», попытки разбудить в людях их изначально добрую природу не приносят успеха. Понтий Пилат, вроде поддавшийся ей, все равно отправляет Га-Ноцри на мучительную смерть, а для того, чтобы исправить свою малодушную ошибку, не находит ничего лучше, как организовать убийство «доброго человека» Иуды из Кириафа, Т. е., согласно проповеди Иешуа, свершить зло, а не добро. Убить Иуду собирается и Левий Матвей, также испытавший воздействие Иешуа. Булгаков, как и Ш., идею «заражения добром» отрицает.