Бульон терзаний
Шрифт:
– А раньше что в этом подвале было?
– Да ничего не было. Архивы заплесневелые. Нам же в девяносто четвертом это здание от какого-то треста досталось, они почти двадцать лет не могли вывезти свои бумаги, так все и кисло. А потом выяснилось, что бумаги эти давно никому не нужны. Распечатали двери. Зрелище было не для слабонервных, я в тот день как раз заходил по каким-то делам, меня отвели, показали. Капитан тоже посмотрел, походил там среди гнилья и решил – денег у театра на благоустройство этой помойки нет, подвал нам не нужен – и отдал его студентам.
– Может, и расскажу. Но надо, чтоб они хотя бы год просуществовали, а то знаю я. Разгребли они вам все, отчистили, отдраили – а вы их потом пинком под зад, а помещение сдадите какому-нибудь ресторану. Ладно-ладно, не пыхти, я подумаю про ваш подвал. Но это по-любому не новогодний вариант. Местечковость какая-то. Ай, давайте умилимся – у Среднего камерного театра, про который мало кто помнит, появилась учебная сцена. А мне, менеджеру среднего звена из Южного Бутова, какое до этого дело?
– Почему учебная? Нормальный молодежный театр. Будет со временем. Называется – «Трюм». «Театр радостный, юный и модный»
– И название у них какое-то кондовое. Вашего Капитана нельзя к студентам подпускать, он из них раньше времени старперов сделает. Неужели нет современных пьес? Да наверняка тысячи их! Нет, надо поставить Гоголя. А чего не Фонвизина сразу? Или этого, Еврипида?
– Действительно, у Гоголя нет никаких шансов, когда в мире есть очаровашка доктор Хаус!
– Отец, ты чего? Хаус – это каменный век уже. Он себя изжил еще в третьем сезоне.
– Это многое объясняет. У нас со стариной Гоголем тогда вообще никаких перспектив в этом мире. А как поживает твой невероятно смелый и современный жених? Не покрасил ли волосы в скучный естественный цвет? Не вставил ли в нос кость какого-нибудь зазевавшегося искусствоведа?
Владимир весьма скептически относился к парню своей дочери, по профессии – отрисовщику фонов на мультипликационной студии, а по призванию – художнику-комиксисту.
– Умпалумп вынул из лица все железяки и побрился налысо. По моей просьбе, если хочешь знать. Кстати, а у вас в фойе театра по-прежнему голые страшные стены? Не пришла ли пора соскрести с них мох, обновиться и повесить что-то по-настоящему современное?
– Например, пару жуткообразных комиксов твоего жениха.
– Например! – подхватила Аня. – Представляешь, Умпалумпу и его группе в последний момент отказали в помещении! А они уже все подготовили для выставки.
Все сделали, понимаешь, деньги свои вложили. Вот я подумала – ты бы поговорил с вашим Капитаном, чтоб он разрешил ребятам повесить у вас в театре современные комиксы? Это привлечет к вам внимание молодежи. Мы будем неистово везде рекламироваться, это и для вас реклама. Вам же нужны новые зрители, верно?
– Я, наверное, не очень правильно понял. Ты ведь не о том, чтобы повесить в фойе театра, имеющего определенные традиции и историю, какие-то ученические каляки-маляки?
– А если в подвал? Ну который «Трюм», студенческий театр? Тем более что я о них репортаж сделаю.
– С «Трюмом» договаривайтесь сами, я там вообще никого не знаю. Но предупреждаю – у них очень тесно. И я бы на их месте сказал вам вот что: «Дорогие братья художники. Найдите себе какой-нибудь подвал, сами приведите его в порядок – и делайте выставку». Без обид.
– Да без обид, конечно. А могло бы получиться интересно. Все-все, я тебя не уговариваю. Слушай, а можно у тебя тогда пару стендов дома пока спрятать? Просто все готово к выставке, распечатано и наклеено. Мы сейчас по квартирам разбираем, а когда найдем место, увезем. Осталось еще три стенда пристроить, но это мелочь. А то прикинь – тридцать две таких доски здоровенных, два на три метра. Они у нас в спальне стояли и на кухне, мы с Умпой в коридоре на матрасике спали.
– У меня нет места, ты же видишь. А Дарья что сказала?
– Мама первая выбрала два стенда – в коридоре, по обе стороны повесила. С Умпалумповым программным комиксом «Волшебник из Умрудного города». Слушай, ну не надо делать такое лицо, как будто я тебе чудо-пылесос пытаюсь продать, набери в гугле хотя бы это название. Мама вот прочитала и попросила после выставки отдать ей всего «Волшебника».
– Даже так? – задумался Владимир. – Хорошо, наберу в гугле. Ладно-ладно, возьму два щита, за шкаф спрячу.
– Спасибо, папочка! Ты мой герой.
– Как тебя только в телевизоре держат? Совершенно не умеешь играть. Смотри, как это можно было сказать. «Спасибо, – хлоп-хлоп глазами, – папочка! Ты, – улыбка, – мой герой». Или вот так: «Спасибо, папочка! – Вдох, еще вдох, срывающимся голосом: – Ты мой герой!» Или…
– Это уже даже не каменный век, – перебила его Аня, – это палеозой. Или мезозой. Короче – парк юрского периода. Неужели в театре сейчас так по-старперски играют? Лучше уж совсем не уметь.
– По-разному играют, – заметил уязвленный Владимир. – К примеру, я сейчас ставлю один очень современный спектакль. По классике, по Грибоедову. Но пусть тебя это не смущает. У нас там мобильные телефоны на репетиции вовсю звонят, и прочие достижения техники имеются. Это мне Стакан Петрович такую работку сосватал. Помнишь Стакана Петровича, детка?
– Как не помнить. Противный, самовлюбленный толстяк.
– Я попросил бы о моем друге…
– Да ладно, мне можно. Во-первых, этот паршивый сериал про Батяню идет в одно время с нашим выпуском новостей и сбивает нам рейтинги. А во-вторых, твой друг нанес моей детской психике непоправимую травму!
– Я этого не знал. Ну-ка рассказывай, – нахмурился Владимир.
– Пожалуйста. В «Трех братьях и Кощее» он так умирал на сцене, что я поверила и зарыдала, как дура! Как же! Папин друг умирает! Мама даже вывела меня в фойе, чтобы успокоить. Сказала: «Больше никогда тебя в театр не возьму! Вечно ты меня позоришь!» А потом, когда все закончилось, мы с ней пошли за кулисы. И там сидел твой Стакан, живой, довольный, в костюме старшего брата и с граненым стаканом в руке. Ржал, водку лакал и продавал кому-то дубленку!