Бульон терзаний
Шрифт:
– Мазохистка, – шепотом сказала Нина. – Хочет, наверное, чтобы и ее бросили.
– Знаешь, – рассудительно заметила пухленькая княжна, – я бы не отказалась, чтоб меня так бросили. Девчонки говорят, он своей последней купил «пежо». Два месяца терпеть Эдичку ради личного «пежо» я, например, согласна.
– Так беги скорее, пиши ему письмо, пока не опередили! – засмеялась Нина.
Тут Владимир попросил тишины в зрительном зале и вызвал на ковер Петрушку и Фамусова.
Было немного странно наблюдать эту сцену со стороны: он столько лет сам выходил Петрушкой
Вернулась княжна, вызвавшаяся отправить письмо. Нина сделала пару дежурных звонков пропавшему Чацкому. А два старца – Фамусов и Петрушка – все еще переминались с ноги на ногу и никак не могли уразуметь, чего от них добивается режиссер. Версия Владимира подтвердилась: Петр Светозарович подлаживается под партнера. А Петрушка играл отвратительно. К тому же ему мешали собственные руки. Поскольку текста никакого ему не полагалось, то не было у него и распечатки с ролью, которую можно было бы мусолить и перелистывать. Он спрятал руки в карманы. Сложил их на груди. Потом почесал в затылке. Поковырял в носу.
– Петрушка-вечно-ты-с-обновкой, – монотонно начал Фамусов.
Петрушка, глядя в потолок, почесал за ухом. С таким же успехом Фамусов мог разговаривать со столиком Марии Антуанетты.
– Так не пойдет! – остановил Владимир. – Нина или кто-нибудь, дайте Петрушке любой сценарий.
Нина подбежала с распечаткой.
– Это что, другая роль? – подслеповато сощурился Петрушка. – Договаривались, что я без слов.
– Вы – без слов, – подтвердил Владимир. – Это реквизит. Фамусов говорит: «достань-ка календарь» – вот вы достали. Это – календарь. Условный.
– Календарь, – кивнул Петрушка. – Ну?
– Я найду отрывной календарь, у меня где-то на антресолях должны быть. Идея такая. Барин тут распинается: запиши то, отметь се, а Петрушка – то есть вы – ничего не записывает. А отрывает по листку от календаря и швыряет. Как ромашка: «Любит – не любит». Понятно?
– Ну. Мне сейчас рвать? – с готовностью спросил Петрушка.
– Нет, сейчас изобразите, что отрываете листки. А вы, Петр Светозарович, поживее, поэмоциональнее. Лихо так: «Петрушка! Вечно ты обновкой!» Это – ваш секретарь. Ну, как бы Нина.
Нина хихикнула.
– Да, такие раньше были секретари. До отмены крепостного права. И вы секретарю даете указания, что записать. Ну представьте, что вы составляете план работы на неделю.
– А, понял, – сказал Фамусов, – календарь – это ежедневник. А я ещё думаю, зачем в календаре писать?
– А вы – рвете календарь, и наплевать, что барин говорит. Понятно? – продолжал Владимир, обращаясь уже к Петрушке.
– Ну! – ответил тот.
Это «ну» могло означать все что угодно. В данном случае оно означало, кажется, «нет, не понимаю». Попробовали еще раз. И еще. Из-за бестолкового Петрушки Фамусов быстро скис. Владимир объявил пятиминутный перерыв. Ульяна отвела Владимира в сторону и шепотом сказала, что в пьесе секретарь Фамусова – не Петрушка, а Молчалин, вот и в списке действующих лиц это указано. Владимир отделался от нее, сказав, что у такого важного господина должно быть два секретаря: один дома, другой на работе. Снова послали за Чацким. Безрезультатно. Княжна-мазохистка сбегала на свое рабочее место, проверила почту – нет ответа.
– Вы знаете, кто такой пономарь? – устало спросил Владимир у Петра Светозаровича, когда тот в десятый раз монотонно поприветствовал Петрушку.
– Примерно, – с достоинством ответил босс.
– Слышали, как он читает?
– Не довелось.
– Он читает точно так, как вы сейчас.
– А как надо?
Владимир показывал как. Фамусов продолжал бубнить по бумажке. Петрушка стоял столбом, не зная куда деть руки. Распечатку сценария, изображавшую календарь, он где-то оставил, когда выходил перекурить. Две княжны, которым наскучило сидеть просто так, отправились ее искать.
Вдобавок ко всему Елена собрала вокруг себя кружок вольнодумцев. Она сидела в «зрительном зале», читала детективный роман и делилась с окружающими особо жуткими подробностями. Княжны, чувствуя поддержку заместителя по продажам, перешептывались, обсуждая то книгу, то беднягу Эдуарда. Они не то чтобы сильно шумели, но вели себя слишком вольно, от чего артисты расслаблялись, тупели и не желали понимать, что от них требуется. По-хорошему, следовало бы всех посторонних отчитать и выгнать в коридор, но так не хочется скандала. Начинать с ругани, кричать на девушек – значит уронить свой престиж в глазах труппы.
Владимир остановил почтенных старичков, попросил каждого из них представить всю сцену целиком, проиграть ее в голове и направился к смутьянкам.
– Свидетеля убили, арестовали повара, который ни при чем, – лениво сообщила Елена, переворачивая страницу.
– А что горничная? – спросила княжна, увлекавшаяся ирландскими танцами.
– Беременная вернулась к мужу, он вокруг нее скачет. Но мужа, я думаю, тоже убьют… Владимир Игоревич, а я нужна вам еще сегодня? Потому что у меня дела как бы есть.
«Если бы я знал! – мысленно заломил руки Владимир. – Ведь будет как всегда. Только я ее отпущу, явится этот дефективный Чацкий! А не отпущу – не явится, и она на меня озлится!»
Не дождавшись ответа, Елена снова уткнулась в книжку.
– О, повара уже отпустили за отсутствием улик! – сказала она.
Княжны воспряли духом.
– Вы не радуйтесь, его сейчас замочат… – предупредила Елена.
– Гражданин режиссер, я уже мысленно все представил! – крикнул Фамусов. – Дальше-то что будем делать?
«Как Капитан с нами справлялся, когда нас было двадцать с лишним молодых, наглых, самоуверенных?» – с тоской подумал Владимир.
Елена читала. Княжны были готовы поддержать любую ее выходку. Старики стояли на «сцене» и ждали указаний.
Владимир встряхнул волосами. Поправил очки. И вдруг встал на колени перед Еленой. Она растерялась. Воспользовавшись замешательством, режиссер деликатно изъял у нее роман, заложил визиткой, заменявшей закладку, передал ближайшей княжне, жестом указав, что книгу следует положить на подоконник. Княжна повиновалась.