Бумажные души
Шрифт:
Та Стина, с которой его не связывало кровное родство, показала ему, что наследственность вторична по отношению к окружающей среде. Что к внетелесным переживаниям способен любой, надо только создать ребенку правильные условия.
Как Мелиссе. Которая стала Стиной. Которая стала еще одной Стиной.
– Ну что ж, это конец, – сказал он, когда Камилла исчезла в тумане с искрами, которые приносил из долины внизу горячий ветер.
Среди теней, выходивших из дома, Пер узнал Стину; рядом с ней двигалась еще одна фигура, такая же
“Ингар, – подумал он. – Не может быть”.
Ингар, чьи останки должны покоиться в лесу. Ингар, который вопреки всему остался жив и которого теперь вместе со Стиной вели к вертолету.
Когда вертолет взлетел и скрылся за верхушками деревьев, с неба донесся грохот, и Пер поднял голову. На щеки упали первые капли.
Пер Квидинг ждал. Щипало широко открытые глаза.
Когда тридцать лет назад он лежал в коме, его околосмертный опыт оказался прерван: больница, электричество, химические препараты, которыми его накачивали. Он ступил на территорию потустороннего всего однажды, но так и не смог найти дороги назад.
Сейчас кто-нибудь придет, может быть – отец или мать, которые уже совершили переход.
Кто-нибудь, кого он очень любил, возьмет его за руку и укажет путь.
А потом начался библейский потоп.
Глава 73
Витваттнет
Восемь крепких свай на три метра возносили дом над низиной. Жанетт узнала запах болота, через которое они проезжали. Болотный багульник, терпкий, кисловатый запах северной земли.
– Похоже на саамские амбары без окон, мы мимо таких вчера проезжали, – заметил Шварц. – Ньялла, или как там они называются.
Строение имело метров пять в ширину, десять в глубину и четыре в высоту. Простая двускатная крыша поросла темно-зеленым мхом, который кое-где перекинулся и на посеревшие бревенчатые стены. В доме было подобие глубоких сеней с перилами и карнизом; внизу, в тени, угадывалась входная дверь.
“Сто лет дому, – подумала Жанетт. – Или триста, или пятьсот”.
Со стен и крутых ступенек, ведущих к сеням, еще капала вода, сброшенная на дом с пожарного самолета.
– Не возьмешь костыль? – попросил Шварц. – Иначе я не поднимусь.
Дверь была тяжелой, и Жанетт пришлось толкнуть ее от порога. Дверь распахнулась под собственным весом и ударилась о стену.
Свет, протянувшийся из дверного проема, доходил до середины жилища, где встречался с узкой полоской света, падавшего из проделанного высоко в дальней стене оконца.
Как и говорили пожарные, посреди большой комнаты был очаг, рядом с которым полукругом стояли семь стульев. На стульях сидели семь скрюченных фигур, похожих на человеческие.
Скрипнул пол: это вошел, опираясь на костыли, Шварц. Он включил в телефоне фонарик, и холодный свет мазнул по стенам. Жанетт успела разглядеть несколько полок, низенькие шкафы с ящиками и деревянный стол, поставленный стоймя и прислоненный к стене.
На полу вокруг очага лежали несколько оленьих шкур; сам очаг состоял из сложенных в круг камней. В потолке зияла дыра, в которую просматривался закопченный
Шварц направил конус света на стулья.
– Почему ребята ничего не сказали про вонь?
В комнате пахло гниением, над серыми одеяниями жужжали мухи, и Жанетт на миг показалось, что на стульях и правда неподвижно сидят семь мужчин, закутанных в ткань. Согбенные старцы, подумала она и подошла к фигурам.
Под грубой мешковиной прощупывались головы, покатые плечи, скрещенные руки и острые колени. Мешковина свешивалась до пола, словно саван.
– Наверное, у пожарных обоняние отшибло из-за дыма. – Шварц прикрыл лицо локтем. – Это еще что? Куклы?
– Ветки, – сказала Жанетт, рассматривая ближайшую фигуру “старца”.
Из щели в мешковине, за которой могло бы скрываться лицо, торчали тонкие белые ветки, и Жанетт откинула ткань.
Голова состояла из спутанных веток какого-то куста. Теперь Жанетт разглядела, что мешковина крепится к шее куклы примитивным зажимом из двух желто-коричневых костей с отверстиями, через которые пропущен кожаный ремешок.
Она осторожно сняла ткань с “тела” и выпустила несколько похожих на узелки бабочек моли. Пахнуло разложением и затхлостью.
Под мешковиной оказались еще один шар из веток и ветки потолще, за которыми Жанетт увидела кое-что еще.
– Ребра, – сказала она. – Ребра какого-то животного.
– Наверное, северного оленя, – предположил Шварц.
К одному стулу была прислонена длинная кочерга, и пока Жанетт обдумывала увиденное, Шварц покачал кочергу в руке.
– Тяжелая…
Жанетт припомнила, что говорилось о Старейшинах в “Жизни и смерти Стины”. Да, дом Старейшин описан довольно точно. А вот сами Старейшины, непрочные куклы из веток и костей животных, сильно проигрывали в подлинности священнослужителям из романа, которые выслушивали свидетельства и накладывали епитимью.
Пока Шварц орудовал кочергой в очаге, Жанетт подошла к низкому шкафу у стены. Плотницкая работа была грубой, и ей пришлось потрудиться, чтобы выдвинуть верхний ящик.
В нем обнаружились две стопки запыленной фарфоровой посуды и несколько связок столового серебра. Еще там нашлась стеклянная баночка с чем-то жирным; еще не успев открутить крышечку, Жанетт поняла, что это.
“Мята”, – подумала она, учуяв свежий аромат. Жанетт сунула палец в банку, зачерпнула немного и помазала себе под носом, как сделала Эм перед тем, как вести Стину к погребальному костру. В этом очаге и были сожжены останки тела, на которое Стина и Видар наткнулись в камышах на озере.
– Нашел что-нибудь? – спросила она Шварца, который все еще ворошил золу.
– Да. Слушай… Тут какая-то плата, что ли. Еще вижу комочки расплавленного черного пластика.
– Мобильный телефон, – определила Жанетт и процитировала место из книги, которое подчеркнула Лола Юнгстранд: – “…коробочку размером с ладонь. С одной стороны она была черная, блестящая, с другой крепилась прозрачная крышечка”.
Шварц посмотрел на нее.
– Там еще осколки стекла, – сказал он.