Бумажный тигр (II. - "Форма")
Шрифт:
Подобная небрежность к жизни едва ли могла смутить кого-то в ее окружении, но, по всей видимости, какой-то невидимый предел, установленный Новым Бангором, Карлет Хиттон все же пересекла. В очередной раз ее раздавшаяся утроба родила не очередной комок хнычущей плоти, которому в жизни предстояла одна короткая прогулка до пустыря, а большую извивающуюся сколопендру. Следующие роды последовали уже через месяц, в этот раз несчастная мать разродилась живым кальмаром. С того все и началось. Как ни изводила себя Карлет Хиттон, глотая иглы и травя плод уксусом, в скором времени у нее вновь раздувался живот, не позднее чем через месяц ее вновь сотрясали схватки — и Бордель Святого Бартоломью принимал на свет очередных ее отпрысков — огромных пауков, змей, летучих мышей, морских чертей, голотурий, оводов…
Большую часть своего потомства ей удавалось умертвлять, но, как оказалось, не все они были так же беспомощны, как задушенные
Паб «Озорная Шилейла [190] ». Поглядеть со стороны — дыра дырой, однако знатоки утверждают, что если внутри подмигнуть особенным образом хозяину и стукнуть по стойке шиллингом, на ней почти тотчас образуется пузатая рюмка с коктейлем «Старый Эйсон», распространяющим неземное благоухание. Двух унций этого сказочного зелья достаточно, чтобы сознание на три полных дня погрузилось в безбрежное, не знающее хищников, море, нежась в теплых океанских течениях и скользя меж радужных рифов. На счет рецептуры «Старого Эйсона» среди тех же знатоков ходит много толков — секрет свой владелец «Шилейлы» хранит как зеницу ока. Иные утверждают, что главный его ингредиент — рыбий жир, выдавленный из печени еще живой трески. Другие знатоки готовы поклясться свежими чешуйками на собственной шее, что весь секрет заключен в пирофитовых водорослях, которые вызревают и сушатся особенным образом несколько месяцев. Третьи не говорят ничего, но многозначительно ухмыляются.
190
Шилейла (англ. Shillalah) — традиционная ирландская дубинка.
Лэйд хоть и не относил себя к знатокам рыбной кухни, секрет знал — не потому, что стремился к этому, но потому, что в свое время оказался втянут в неприятную историю, в которой и «Озорная Шилейла» и ее пойло играли не последнюю роль.
Он доподлинно знал, что ценимый знатоками «Старый Эйсон» разливался из большой двадцатигаллоновой бутыли, стоящей в задней комнате «Шилейлы», бутыли, в которой помимо мутной жижи плавало несколько крупных хрящей. Хрящи эти по уверению хозяина были акульими, однако всякому хоть сколько-нибудь грамотному ихтиологу достаточно было бросить взгляд, чтобы определить — подобные фрагменты соединительной ткани не входят в скелет ни одного известного представителя отряда Selachii. И уж тем более его навели бы на подозрения прочие ингредиенты зелья, которые можно было разглядеть лишь приблизив к бутылю мощный фонарь — несколько узловатых костей, похожие на разваренных медуз клочья кожи и пару совершенно человеческих глаз, печально взирающих со дна.
Основным компонентом «Старого Эйсона» была не печень трески и не водоросли, им был сам Эйсон, предыдущий владелец «Озорной Шилейлы». Детали его истории едва ли когда-нибудь выплывут на свет, да Лэйд и не стремился их узнать. В какой-то момент старый Эйсон ощутил, что ему нездоровится, а его тело, служившее ему верой и правдой много лет, теряет силу. Тугие мышцы, не раз его в жизни выручавшие, когда приходилось разделывать рыбу или выволакивать за дверь очередного нализавшегося ухи клиента, обмякли, кожа сделалась мягкой и податливой, как воск, едва не стекая с костей. У этой болезни не было названия, не было лекарства, старый Эйсон попросту начал таять, точно Злая Ведьма Запада, которую окатили водой. Не то надышался ядовитыми рыбьими парами за долгие годы работы на кухне, не то оказался проклят кем-то из жрецов Девяти — эти детали истории едва ли когда-нибудь всплывут на поверхность, как всплывали теперь в мутной бутыли его собственные хрящи. Уже через несколько дней сыну пришлось поместить его в большую лохань — плоть размягчалась так стремительно, что подчас норовила стечь вместе с ушами, губами и веками. Пробовали пичкать его желатином и даже добавлять портландцемент [191] , пробовали замораживать, все тщетно — спустя неделю после начала болезни старый Эйсон уже представлял собой подобие едва ворочающейся в лохани амебы, внутри которой слабо бурлили остатки не успевших раствориться костей и органов.
191
Портландцемент — вяжущее вещество, аналогичное цементу, состоящее из цемента, гипса и прочих добавок, запатентованное Дж. Аспдином в 1824-м.
Когда Эйсон окончательно превратился в жижу, безутешный
Цитринитас. Ветхий флигель, примостившийся на углу, непримечательный, несмотря на данное ему громкое прозвище. Однако именно здесь на протяжении нескольких лет хозяйничал безумный декадент Дюрталь [192] , вообразивший себя алхимиком новой эпохи и без устали ваяющий в самодельной лаборатории, больше напоминающей пыточную камеру, ужасных химер, донорами для которых нередко становились бродячие животные и соседи. Несмотря на то, что сам мсье Дюрталь трагическим образом погиб во время организованной Канцелярией облавы, некоторые плоды его экспериментов успели разбрестись по Скрэпси и, хоть были стерильны по своей природе, успели нагнать страху на всю округу. Так, до сих пор оставалось на свободе чудовище, нареченное им «Аранья Хоминис», созданное им из тел двух мертвецов, лошади, нескольких куриц и новорожденного сына самого Дюрталя.
192
Дюрталь — персонаж романа «Там, внизу» (1891) французского писателя Ж.К. Гюисмана, декадент, увлеченный изучением сатанизма.
Желтая Гнусь. Чертова Мельница. Замок Живоглота. Каждое название — как сухая заноза, вонзившаяся глубоко в кожу и саднящая. Каждое отзывалось в ответ на прикосновение. Оказывается, эти названия оставили на его шкуре куда больше отметин, чем он помнил.
Тем мрачнее делался Лэйд с каждой минутой, пытаясь понять, куда ведет его Уилл. Несмотря на хаотичность выстроенного им маршрута, быстро сделалось ясно, что ни Цитринитас, ни «Озорная Шилейла» не влекут его. Обошел он стороной и Бордель Святого Бартоломью, как и многие прочие достопримечательности. Его тянуло дальше, внутрь сырых потрохов Скрэпси, и Лэйд, боясь в этом признаться даже самому себе, стал отчетливо понимать — куда.
Он знал, перед каким зданием остановится Уилл. Знал заранее, еще до того, как тот вывернул в короткий глухой переулок, заполненный сухими старыми развалинами, не рассыпавшимися только оттого, что крепче гвоздей их доски держали вместе проклятья давно съехавших жильцов. Предчувствие острыми крысиными зубками пережало какой-то нерв в основании шеи, отчего в затылке сделалось тяжело и душно от распиравшей череп густой крови, и ощущение это крепло с каждым шагом. Скверное ощущение, заставлявшее его еще быстрее терять силы.
Он знал, куда ведет его Уилл.
Пытался обмануть себя, успокоить, отвлечь, но всякий раз, стоило Уиллу сменить направление, выбирая из нескольких непримечательных подворотен или закоулков, убеждался — ошибки или случайности нет. Маршрут был построен нерационально, неумело, неумно, но иллюзии относительно его конечной точки пропали у Лэйда задолго до того, как Уилл удовлетворенно вздохнув, наконец остановился.
— Прелестное местечко, как по-моему, — возвестил Уилл деланно бодрым тоном, вертя головой.
Лэйд был слишком утомлен прогулкой, чтобы отвечать ему в тон. Ему и без того казалось, что спектакль не в меру затянулся.
— Это местечко именуется Малым Берцовым проулком, — пробормотал он, вытирая пот со лба, — И чтобы оно показалось прелестным мне потребуется опрокинуть в себя по меньшей мере кварту хорошего бурбона. Сущая дыра даже по меркам Скрэпси.
Переулок, в который их привел Уилл, выглядел заброшенным, диким, вымершим, точно деревня, которую давно покинули обитатели. Сквозь щели мостовой густой щеткой перла зелено-ржавая сорная трава, по стенам домов змеились целые заросли одичавшего гибискуса, никогда не знавшего подпорок. Фасады домов в тех местах, где их не укрывала милосердная зелень, были похожи на изъеденные болезнью лики стариков из лепрозория, под слоем выгоревшей краски, трухи, ржавчины и пыли даже цвет их разобрать было непростой задачей.