Бумбараш
Шрифт:
Заплатин целится в Бумбараша. Доля секунды остается до того момента, когда он спустит курок… Бумбараш вскрикивает:
— Стой! Пакет у меня! Особливо крайней важности! От самого бессмертного героя революции товарища Чубатова Сергея!
— От Чубатова? — насторожился Заплатин, услышав знакомую фамилию.
Взял протянутый Бумбарашем пакет, начал читать:
— «Красному командиру! Живи, Бумбарашка, и помни нас в счастливом будущем мирового коммунизму!» — Заплатин поднял глаза: — Чубатов — это не тот, что командир четвертой роты?
—
— Молчать! — прикрикнул Заплатин. — И не касайся своими бандитскими словами геройски погибших наших товарищей. — Он спрятал маузер. — А с тобой разберемся… И про Назаровского и про четвертую роту! — Он скомандовал: — Совков, ко мне!
Подбежал тот самый красноармеец, который тогда у трибунальского крыльца читал «Капитал» Маркса.
— За этого, — указал Заплатин красноармейцу на Бумбараша, — отвечаешь сам лично! Отвечаешь, пока не передадим его уполномоченному Особого отдела. Удерет опять, я сам тебя вот из этого моего маузера… Понял?!
— Понял, — ответил красноармеец Совков и хмуро приказал Бумбарашу: — Руки давай!
И он начинает связывать Бумбарашу руки.
Родное село Бумбараша пересекал широкий шлях. По обе стороны его стояли крестьянские хаты. Мимо плетней и притихших дворов отступала банда Софьи Николаевны Тульчинской. Она сидела в ландо и задумчиво слушала граммофон. Вокруг скакали верховые.
Вот она подняла грустные свои глаза и с улыбкой обратилась к Гавриле:
— Гавриил, желаю прикурить вон от той хаты!
Он усмехается, пришпоривает коня.
Вспыхивает хата.
Гаврила почтительно подносит зажженную от крыши головешку и Софья Николаевна прикуривает.
По улицам села скачут на конях бандиты, и хаты на их пути вспыхивают одна за другой.
Едет в ландо Софья Николаевна, слушает граммофон. В руке у нее дымится папироска. Софья Николаевна с удовольствием затягивается.
На краю села стояла прямая, как мачта, береза. Она тонкая, гладкая, почти без сучьев, и было совсем непонятно, как и зачем у самой обломанной вершины ее сидел Иртыш, сын Милания, старшего брата Бумбараша. Иртыш прижимал к стволу какой-то темный жгут. Вот он забил последний гвоздь, торжествующе вскрикнув, опустил жгут — и полотнище красного флага взметнулось в вышине по ветру.
— Отменно нас село встречает! Прямо-таки по учению Карла Маркса! Предвидел, что такой факт произойдет, да и не дожил до момента! — говорил красноармеец Совков, любуясь красным флагом на березе.
Он вел под конвоем Бумбараша, и штык винтовки бдительно касался связанных за спиной рук.
Бумбараш оборачивался к своему конвоиру и просил:
— Опусти, Совков, винтовку, не буду больше бегать!
— Иди, иди, не оборачивайся! — хмурился Совков.
— Все ж таки в мое село входим, — чуть не плакал Бумбараш, — такой для меня невиновный позор и срам на виду трудящихся крестьянского происхождения!
— Который раз запрещаю тебе говорить партейные слова и выражения, шпиён бандитский! — сердился Совков.
Они шли на левом фланге колонны, замыкающими;
А на правом фланге — впереди — ехал на коне Заплатин. За командиром тянулись пулеметные тачанки, санитарные повозки, шли в строю красноармейцы.
Односельчане смотрели из-за плетней на позор Бумбараша. Кое-кто злорадствовал:
— Дослужился, земляк?
Голоса односельчан обжигали Варвару. Смотрела на своего Бумбараша. И не выдержала — побрела через двор к своей хате. Голова, как и у Бумбараша, понурена. Стыдно ей — будто сама под конвоем.
Софья Николаевна отдыхала в маленьком лесном хуторе. Она сидела в палисаднике за вкопанным в землю столиком и пила из самовара то ли чай, то ли самогон. И если бы не палатка, возле которой стояли в пирамиде винтовки, и не пулеметы, то ее можно было бы принять за дачницу, выехавшую отдохнуть на сельскую природу.
Играл граммофон, но она не подпевала, как делала обычно. Была не в настроении, кусала губы.
— И батьку Золотого Карася, и Черкаша, и батьку Могляка, и батьку Оглоблю — столько наших за одно лето накрылось, — канючил неподалеку недовольный бандит, — теперь до нас проклятые красные добираются…
Приняв какое-то решение, Софья Николаевна крикнула:
— Мишель!
К ней подбежал бандит, по виду кулацкий сынок, а это французское имя совсем не сочеталось с крестьянской внешностью парня.
— Кто у нас с тех проклятых Дубков? — спросила она.
— Гаврила, — ответил бандит.
— Нет.
— Гавриил, — не поняв ее, поправился бандит.
— Да нет же! — нервно перебила она. — Кто еще с того села?
— Барохоня, хомяк… — начал перечислять бандит.
— Хомяк, ко мне! — позвала Софья Николаевна.
Хомяк, усатый, грузный, уже немолодой крестьянин, робко приблизился к атаманше и застыл в почтительном поклоне.
— Пожалуйте-с.
Она оглядела его с ног до головы, обернулась к парикмахеру.
— Леон, подайте ножницы!
Парикмахер вложил в ее руку блестящие ножницы. Она улыбнулась и ласково погладила длиннющие тараканьи усы Хомяка.
От удовольствия он зажмурился.
Двумя пальцами, с трудом скрывая брезгливость, Софья Николаевна взяла его за один ус и ловко отстригла, потом отстригла другой.
— За что ж такое, сударыня? — захныкал Хомяк.
Бандиты хохотали.
— Сколько раз я тебе говорила, Хомяк, чтоб ты не называл меня сударыней! — недовольно отчитала его Софья Николаевна.
— Сударыня… — все еще не мог прийти в себя Хомяк.
— Для тебя же стараюсь, — говорила Софья Николаевна. — Не хочу, чтоб тебя узнали! Пойдешь в село, отравишь колодцы! — Она протянула ему коробочку. — Всыплешь порошок в те, из которых будут брать воду красные для своей кухни.