Бумеранг Гейдриха
Шрифт:
Все говорило о том, что над его головой сгущаются тучи: с таким отношением к себе он еще не сталкивался.
По дороге он опять почувствовал, как у него защемило сердце. Придя домой, барон сразу же вызвал врача. Тот осмотрел министра, напомнил ему, что еще вчера велел провести эту неделю в постели, и на этот раз категорически запретил своему пациенту подниматься без его разрешения.
Когда доктор ушел, Константин фон Нейрат долго раздумывал над сложившейся ситуацией. В конце концов, он пришел к выводу, что все, что ни делается, — все, к лучшему: пока он болеет, фон Бек и фон Фрич успеют
Берлин, 10 ноября 1937 года
Генрих Гиммлер сидел у себя в кабинете за массивным письменным столом и, близоруко щурясь, протирал стекла пенсне. Присутствовавший там же Рейнгард Гейдрих неспешно подошел к небольшому журнальному столику, на котором стояла откупоренная бутылка коньяка, раскрытая коробка шоколадных конфет и две рюмки. Не говоря ни слова, он налил себе полрюмки коньяка, одним глотком выпил его, потом, задержав дыхание, долго выбирал себе конфету. Проделав все это, он повернулся к Гиммлеру.
— А наши старички-генералы на днях собирались для обсуждения планов спасения Отечества. Но ничего, Фричу фюрер уже щелкнул по носу, а фон Нейрата и видеть не хочет, так что тот опять пестует свое нежное сердечко.
Гиммлер наконец-то кончил возиться с протиркой стекол, нацепил пенсне и взглянул на Гейдриха.
— Я вчера разговаривал с Герингом, он просит повнимательней отнестись к Бломбергу. Как я понимаю, он очень хочет свалить министра и занять его пост. Может, так будет и лучше. Правда, Бломберг сейчас больше занят своими сердечными делами: ты, наверное, слышал, что он разговаривал с Гитлером и с Герингом на тему своей женитьбы на фройлян Грюн.
— Слышал. Вот он сам себе и вырыл достойную яму. Насколько я знаю, он даже решил, что Гитлер и Геринг будут дружками на его свадьбе. Так что и присматриваться не надо.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Да только то, что когда Гитлер узнает, что был дружком на свадьбе у уличной девки, то за голову Бломберга никто не даст и ломаного гроша.
— Так, может быть, нам предупредить фюрера заранее?
— Зачем? Тебе очень хочется спасти Бломберга? Сейчас его еще можно спасти, но вот после свадьбы — нет. Ему вместо того, чтобы изучать прелести своей невесты, надо было бы поинтересоваться ее прошлым.
— У него просто нет таких обширных знакомств среди шлюх, как у тебя, — усмехнулся Гиммлер.
— Да тут и знакомств не надо: ее мать содержала бордель, в котором и родилась наша невеста, правда, назывался он скромнее — массажный кабинет.
— Возможно, ты и прав. Если мы побережем сейчас Бломберга, то он все равно будет у нас на надежном крючке. Хотя, скорее всего, этот крючок не пригодится: старую гвардию надо убирать — грядут новые времена.
— Вот и я так думаю. После свадьбы мы подпихнем нужные бумажки любезному графу Гелльдорфу, а заодно проверим и его.
Гиммлер взял со стола пресс-папье и задумчиво покрутил его в руках.
— Бломберг Бломбергом, но меня, честно говоря, больше заботит фон Фрич. Последнее время он что-то слишком начал распускать свой язычок.
— И он, думаю, не без грешка, —
— Так, может быть, нам их и убрать одновременно? Даже Геринг на месте Бломберга будет для нас более приемлем.
— Хорошо, я подумаю над этим и подберу подходящих людей, — согласился Гейдрих, у которого были свои претензии к старым армейским порядкам, — У меня с Фричем особые счеты.
— Что значит «подберу людей»?
— Ну, нам для этого потребуются какие-никакие свидетели, обиженные и оскорбленные. Как говорит наш общий друг Бест, всегда должна быть хотя бы видимость справедливости.
— Этот научит, — хмыкнул Гиммлер.
— Но за всем этим не забывай о главной цели: Австрия и Чехословакия! Тяжесть этой первой битвы ляжет в основном на нас: мы должны сделать так, чтобы армия провела эти операции с наименьшими усилиями. Эти две кампании будут нашими сражениями, и мы их должны выиграть.
— В Австрии, можно считать, все готово. Нужен только повод, — задумчиво сказал Гейдрих и направился снова к столику с коньяком. — Самое простое будет убрать фон Папена или Муффа. Но я согласен рассмотреть и другие варианты.
— Об этом надо будет переговорить с фюрером. А ты продолжай еще больше активизировать работу в этих странах.
— Да уж куда больше, — пожал плечами Гейдрих, — из Чехословакии идет такой поток информации, что нам пришлось устанавливать новые линии связи.
«Какое влияние может оказать женщина, даже не сознавая того, на историю страны, а следовательно, и всего мира!»
Берлин, 17 января 1938 года
Это утро началось для Хельмута Миллера с неприятностей: во-первых, он простудился, всю ночь кашлял и уснул только под утро, поэтому жена его еле добудилась; во-вторых, он порезался, когда брился; а в-третьих, просматривая за завтраком утреннюю газету, он опрокинул на нее кофе. На службу он явился мрачнее тучи, прошел сразу в свой кабинет и, сев за стол, начал просматривать подготовленные для него секретарем бумаги.
Первое, что ему попалось под руку, был большой конверт малинового цвета. Гауптман Миллер раскрыл конверт и вынул оттуда пачку фотографий, на которых во всевозможных игривых позах была изображена молодая женщина, стриженная под мальчика и облаченная только в ожерелье из искусственного жемчуга. Гауптман Хельмут Миллер был начальником отдела криминальной полиции, курировавшим дела о проституции и порнографии, и такие фотографии, по долгу службы, видел не единожды. Он несколько удивился, не поняв, зачем вдруг дело рядовой проститутки положили ему на стол, но решил разобраться с этим позже и начал засовывать фотографии обратно в конверт. Как раз в этот момент к нему в кабинет зашел его помощник, увидев, чем занят его шеф, он тихо сказал: