Бумеранг любви, или Три дела по одной цене
Шрифт:
Наташа опустилась на кровать, только уже не на краешек ее, а всей пятой точкой, обхватила голову руками и прошептала:
– Вот это да, а я ведь ничего не замечала.
– Я думал, ты знаешь – крикнул из коридора Миша – я думал, ты догадываешься, только вида не подаешь. Многие же женщины так делают. Знают об изменах мужей, но молчат, потому что так удобно жить. Всем.
– Миша, замолчи.
Наташу одолела усталость, хотя должна была одолеть истерика или, на худой конец, психическое расстройство с битьем посуды или морды-лица.
Миша
– Натусь, не грусти.
– Не буду – ответила она, не поднимая на него взгляда.
– Ну и не плачь.
– Из-за тебя не буду.
– Вот и хорошо. Я пойду? – как бы спросил он.
– Забирай свои причиндалы, а то выкину их в мусорный бак, и иди отсюда.
– Натусь, давай с тобой договоримся по–хорошему.
– Что?
– Ты мои вещички не порть. Они мне еще пригодятся. Не выкидывай. А я потом заеду и заберу.
Наташа медленно поднялась и направилась в его сторону, Миша опять попятился задом к выходу.
– Ни о чем я с тобой договариваться не хочу.
Наташа все напирала на него. Было в этом какое-то спасение. Ей казалось, что если он еще на секунду останется в квартире, ее разорвет на мелкие кусочки. Внутри началось смешение двух несовместимых чувств – обида и злость – ингредиенты взрывоопасной бомбы, сравнимой по масштабам разрушения с ядерной. Она чувствовала, как зубы скрипели, да что там умалчивать, она слышала, как они скрипели. Миша уперся спиной в дверь, нащупал ручку, дернул, открыл, схватил сумку и выскочил на лестничную площадку.
Наташино грозно-спокойное состояние его пугало. Ловя себя на мысли, что мало о ней знает, он сделал однозначные выводы – она психанутая, тихая шизофреничка. От таких неизвестно, что ожидать. Лучше ретироваться и не испытывать судьбу. Такая и треснуть по голове может, чем под руку попадется.
Но молча ретироваться он не мог, боялся, что совесть действительно замучает.
Тем более, он морально настроился и четко решил, во всей этой ситуации сделать виноватой Натусю. Но сплоховал. Сначала все шло хорошо, по плану, но потом он проговорился, что изменял ей налево, направо и прямо тоже… вот она и разозлилась. Но в таком состоянии ее нельзя оставлять, она должна остаться вся в слезах, наедине с чувством собственной вины.
Он не мог терпеть ее взгляд. Миша взялся за дверь и придержал ее, чтобы Наташа ее не закрыла. А на случай если ей вздумается его стукнуть или кинуться на него, то он успеет ее прихлопнуть. Не Наташу, а дверь.
– Натусь, – громко, на весь подъезд говорил он – ты не хорошо ко мне относилась.
– В смысле? – удивилась она.
Он сделал вид, что не заметил ее удивления и продолжил:
– Я все время чувствовал себя чужим в этом доме, нелюбимым тобой, как будто приобретенным тобой для мебели.
– Я тебя приобрела?
– Да.
– Как шкаф? – уточнила Наташа.
– Да. Для интерьера.
– Миша, что ты говоришь? Это бред какой-то. Я ничего не понимаю.
Она действительно ничего не понимала. Почему он ТАК говорит. Она к нему никогда не относилась как неодушевленному предмету, она наоборот его очень любила. Сейчас, конечно, она не станет признавать, но все-таки иногда она его боготворила.
А Миша тем временем от намеченного плана не сдвинулся ни на шаг и продолжал громко говорить, чтобы все соседи слышали, что у них произошел скандал и, что он уходит от Наташи по ее вине:
– Вот поэтому я ухожу от тебя. – Он прислушался к тишине лестничной площадки, убедился, что соседское любопытство удовлетворено. В удар дверью он вложил большую часть своей силы.
Стремительный воздух ворвался в квартиру. Наташа непроизвольно моргнула. Кусочек штукатурки обвалился с потолка. Плюхнулся под ноги. Он был последней каплей в чаше нервного коктейля. Мало того, что он незаслуженно обвинил ее, так еще и устроил погром. Громкое слово для кусочка штукатурки, но равносильное – для души.
Наташе вдруг захотелось, чтоб он не просто ушел, а провалился. На воображение она жаловалась с детского сада, когда не могла пририсовать лисичке платьице – не могла себе это представить. Зато сейчас ее воображение не подвело. Миша провалился через все этажи их подъезда, с грохотом приземлился возле входной двери, ушиб себе ноги, руки и голову. Она одернула свое разыгравшееся воображение – последнее было жестоким видением – хоть бы не вызвать лиха, еще не хватало действительно считать себя виноватой. Ничего он себе не ушиб, но с нелепым и удивленным лицом посмотрел вверх через дыру в три лестничных пролета, отряхнулся от известки, и пыльный, взъерошенный и грустный поплелся в машину и…
Ну а дальше собственное, не вовремя проснувшееся воображение, сыграло с ней злую шутку.
… И поехал к своей любимой женщине. Обнял. Поцеловал. Не пренебрегая мужским аппетитом, съел ужин, который она приготовила.
Возвращение в реальность было горьким. Наташа опустилась на пуфик и зарыдала.
Она любила и отдавалась ему вся, все делала ради него. А он что? Почему он усомнился в ее искренних чувствах? Почему говорил, что ему было плохо с ней? Почему плохо было в этом доме?
Она и для дома все делала, чтобы ему было комфортно. Создавала уют, благоустраивала комнаты, как птичка – гнездышко. А он что? Почему?
Она даже не устроила ему скандал.
Дверь отворилась и в образовавшемся проеме сначала появилась голова, а потом и вся тетя Маруся.
– Наташечка. Наташенька, деточка, – тетя Маруся погладила ее по голове – не плачь, деточка, миленькая, не надо из-за него плакать. Не тот это человек, из-за которого нужно терять такие драгоценные слезки.
Наташа прекрасно понимала, что соседка от нее не уйдет, пока не успокоит. От сочувствия совершенно чужой женщины ей стало совсем невмоготу, и она разрыдалась еще сильнее, с новой силой.