Бумеранг не возвращается
Шрифт:
Под холеной кожей его сильного, тренированного торса послушно собирались мышцы в бугры и разбегались вновь. Роггльс рассматривал свое тело придирчивым, оценивающим взглядом. Закончив гимнастику, он долго стоял под душем, все понижая температуру воды, пока не замерз. Растерся мохнатым полотенцем, надел пижаму и заказал завтрак.
День начался как обычно, но беспричинная тревога, с которой он проснулся сегодня, не оставляла ни на минуту. Его маленький и ограниченный мир чувств был создан им самим и подчинен узким, таким же маленьким, корыстным интересам
А тревога была и словно тень шагала с ним рядом, и так же, как тень, была неуловима. Это был инстинкт зверя, почуявшего охотника на своем следу.
Тихо, неслышно ступая, он подошел к двери и, внезапно раскрыв ее, выглянул в коридор гостиницы, словно он мог застигнуть здесь, подле своего порога, подстерегающую его судьбу. В этот ранний час коридор был пуст, и только официант на вытянутой вперед, точно в экзотическом танце, ладони нес маленький поднос с кофейным прибором.
После завтрака, просматривая газеты, Роггльс поймал себя на том, что его мысли были далеко. Он снял трубку и позвонил Маше, но… никто не подошел к телефону. «Странно», — подумал он. И холодок страха коснулся его сердца. Наконец, чтобы рассеять свои подозрения, он решился на рискованный шаг и позвонил Гараниной, Машиной подруге. К телефону подошла мать Любы:
— Вас слушают, — сказала она.
— Попросите, пожалуйста, Любу.
— Кто ее спрашивает?
— Товарищ по институту.
— Люба сегодня рано утром уехала с подругой в истринский дом отдыха.
— С Машей? — спросил Роггльс.
— Да, с Крыловой.
Вздохнув с облегчением, он положил трубку. «Почему же Маша не предупредила меня? А быть может, она звонила, но не застала дома?» Состояние неизвестности было мучительно; легче, когда знаешь, откуда тебе грозит опасность и ты встречаешь ее лицом к лицу.
В двенадцатом часу Роггльс оделся, вышел из гостиницы и взял такси. Проехав до Арбатской площади, он отпустил машину и пошел пешком. Свернув в переулок, Роггльс перешел на противоположную сторону и взглянул на окна.
В одном из них стояли детские счеты, пестрые шарики показывали: тысячу триста семнадцать.
«Черт! — с досадой подумал Роггльс. — Сегодня тринадцатое число!» Встреча была назначена на семнадцать часов.
Не задерживаясь подле окон, чтобы не обращать на себя внимания, по переулку он спустился вниз.
До встречи с шефом оставалось много времени. Ветер нес мелкий колючий снег, швыряя пригоршнями в лицо, за воротник. Зябко поведя плечами, Роггльс остановился, не зная куда себя девать, затем взял такси и поехал в центр, в кафе «Националь».
В первом зале мест не оказалось, был час обеденного перерыва в учреждениях. Роггльс прошел во второй зал и обнаружил свободный столик в левом углу, около батареи отопления. За этим столиком две недели тому назад он встретился с Эдмонсоном. Это воспоминание не доставило
Журналист с ним не поздоровался. Эдмонсон долго и бесцеремонно рассматривал Роггльса, затем встал, подошел к нему ближе и, глядя в упор, скрипучим фальцетом произнес:
— Теперь я припоминаю, мы с вами действительно виделись в сорок седьмом, в Ланкастр-Хаузе, но Патрика Роггльса я не знаю. Под каким именем вы подвизались тогда?
Большие серые глаза, непомерно увеличенные толстыми менисками очков, внимательно следили за Роггльсом. Выражение его лица было уничтожающе оскорбительным.
— Бросьте, Эдмонсон, вы опять пьяны. Меня зовут Патрик Роггльс, — примиряюще сказал он.
— Вы лжете! — не повышая тона, опять проскрипел Эдмонсон. — Вы не хотели освежить мою память, это сделали другие!
— Каким образом? — улыбаясь спросил Роггльс.
— Я вырезал вашу фотографию с обложки книги «Предатели нации», которую вы, кстати сказать, беззастенчиво списали у Макса Томпсона. Я послал вашу фотографию своим друзьям на родину, они мне помогли разобраться в вашей подлинной физиономии, так называемый «журналист» Патрик Роггльс.
— Я вижу, вам мало репутации Джентльмена пера, вы хотите заслужить кличку Шпик! — сказал Роггльс, стараясь не привлекать внимания окружающих.
— Жаль шампанского, что выплеснул я в вашу физиономию, это благородный напиток! — с трудом сдерживая бешенство, бросил Эдмонсон и вышел из зала.
День был окончательно испорчен. В Томилино Роггльс приехал раньше назначенного часа. Прождав много времени в холодном прокуренном буфете, он вышел к следующему поезду на платформу. К его удивлению, вместо шефа к нему на свидание явился Эллис Кэнор из пресс-отдела, они отлично знали друг друга.
Франтоватый, в светлом пальто и зеленой шляпе, Кэнор прошел мимо него и спустился с платформы. Роггльс молча следовал за ним. Эта встреча не предвещала ничего хорошего.
Когда они отошли на порядочное расстояние от платформы, Кэнор повернулся к нему и, криво улыбнувшись, сказал:
— Плохи твои дела, Дайс, девчонка тебя надула. Это снимки зенитной пушки образца четырнадцатого года.
— Год демит! — выругался Роггльс.
— Обижаться нечего: ты им подсунул факты, собранные Томпсоном, как сенсацию, они тебе — старую пушку вместо «РЗ-1». Вы квиты.
— Что говорит шеф? — с тревогой спросил Роггльс.
— Шеф в бешенстве. Он говорит, что в крапленой агентуре он не нуждается…
— Почему крапленой? — перебил его Роггльс.
— Ты не беби, Дайс, и должен понимать сам, что, если тебе подсунули эту старую хлопушку, стало быть, игра проиграна.
— Что мне делать?
— Выпутывайся сам, как знаешь. Если ты так же грязно сработал с Балтом…
— С Балтом дело чисто! — перебил его Роггльс.
— Ну если чисто, тебе нечего бояться. Самое большее, что может быть, — тебя вышлют, и этим дело кончится.