Бумерит
Шрифт:
– Мальчики и девочки, угадайте, что случилось. Вчера вечером на мой концерт пришла Дарла. Я чувствовал себя, словно проглотил десяток неоновых колибри. В общем, похоже, она вернулась из странствия по неведомым галактикам, – сказал Стюарт вчера за обедом.
– Не может быть, – сказал я. – Я думал, Дарла вернулась к своему жениху, и поэтому с тобой случилось это опустошающее… ну… что-то. Так что же произошло?
– Очевидно, у них ничего не получилось. В среду мы с Дарлой встречаемся в Милуоки. А после этого планируем сделать кое-что ещё.
– А после этого планируем сделать кое-что ещё, – услужливо повторила Хлоя.
Я повернулся и посмотрел на Стюарта. Выражение его лица было немного туповатым и, определённо, означало: «Господи, как прекрасна жизнь».
– Мать вашу за ногу, – произнёс Джонатан, который тоже заметил эту глупую ухмылку на месте, где раньше находилось лицо Стюарта. – Что случилось с тем дерзким, прямолинейным Стюартом, которого мы все знали и любили? Где тот Стюарт, который пел про раковые опухоли, ковровые бомбардировки, выпущенные кишки и секс со шлюхами в Амстердаме? Ну да, у него было несколько песен о поисках Бога, но в них он скорее отдавал должное дьяволу. – Джонатан потянулся к Стюарту, схватил его за грудки и закричал, – Кто ты такой, и что сделал с нашим Стюартом?
– В мире музыки появился ещё один пай-мальчик, – горестно заключила Хлоя.
Стюарт довольно улыбнулся.
– За неделю до того, как Дарла ко мне вернулась, я успел переспать с пятью девушками. Это была часть работы над пластинкой, которую я хотел закончить, прежде чем приму целибат.
– Подожди, подожди, – не выдержал Джонатан. – Секс с пятью девушками был частью работы над пластинкой?
– Да, именно так.
– И что же ты такое записывал? Крики этих пяти бедняжек, умоляющих, чтобы ты с них слез? О, я уже слышу твою запись: «911! Кто-нибудь, позвоните в 911! Оттащите от меня этого кобеля!» Классный альбом, Стюарт.
– Это было частью проекта, который я назвал «Наблюдение за состояниями». После него я собирался на год принять целибат.
– А целибат тебе был нужен, потому что…
– Потому что секс сводит людей с ума, а если ты артист, так вообще спишь с кем-нибудь после каждого выступления. Все твои партнёрши говорят: «Да нет, всё нормально. Я понимаю, что это на одну ночь. Я на это согласна». А потом оказывается, что не согласна. Что бы ни говорили женщины, они просто не приспособлены к анонимному траху без обязательств. Так что в итоге мои партнёрши всегда страдали, а я чувствовал себя как последний сукин сын. И мне это надоело.
– Значит, этих пятерых ты решил отодрать на прощание? – улыбаясь, спросил Джонатан.
– Теперь я с Дарлой, так что это не важно. С ней моя жизнь поднимается на новый уровень.
– Уверена, что не только жизнь, – вставила Хлоя.
– С ней я как будто просыпаюсь! И уже точно не знаю, нужно ли мне воздерживаться от секса. Чувствую себя так, как будто попал в театральное представление на Пасху.
– То есть, если я всё правильно рассчитал, твой целибат продолжался целых 8 часов? – усмехнулся Джонатан.
– В прошлом году я держал целибат одиннадцать месяцев. Было очень интересно, но сейчас я постигаю атомную мистику романа с Дарлой.
После этих слов мы все надолго замолчали.
– Ну ладно, а до этого? Расскажи про секс с пятью девушками? Как оно вообще? – внезапно проснулся Скотт.
– Всё смешать, разрушить, деконструировать. – Могучий мозг Лесы Пауэлл заработал над заданной темой, от чего воздух в комнате нагрелся.
– Как структурализм, так и постструктурализм, как правило, уделяют основное, и даже чрезмерное, внимание вербально-лингвистической стороне реальности, за что мы должны сказать отдельное спасибо Леви-Строссу. Это лингвистическое измерение обычно называют «Знаком», и структурализм с постструктурализмом поклялись Знаку в любви до гроба. Но структурализм не подходил протестующим в Париже и Беркли студентам-бумерам, потому что, провозгласив всемогущество лингвистических структур (и Знака), он не оставил возможности восстать против этих структур. Вот поэтому-то парижские студенты и калякали на стенах города надписи «К черту структурализм!» А их американские собратья в это время кричали «Долой систему».
– Таким образом, все традиционные системы были отнесены к структурализму, в то время как постструктурализм был приспособлен… догадайтесь к чему? Правильно: к низвержению, трансгрессии и деконструкции. Приведу небольшой отрывок из стандартного учебника по теме – он наглядно показывает, что же на самом деле происходило. «В качестве альтернативы структурализму постструктуралисты предлагают ещё более знаковую версию Знака. Они, как правило, различают два возможных уровня его существования. С одной стороны, есть конвенциональный уровень, на котором Знак существует как нечто стабильное, навязанное и предсказуемое». Бу-у-у! – выкрикнула Пауэлл и усмехнулась. – «С другой стороны, существует неконвенциональный уровень, на котором проявляется творческая, анархическая, хаотическая природа Знака». Ура-а-а! – радостно закричала она и продолжила читать. – «Поэтому, когда мы видим истинное лицо Знака, то понимаем, что он разрушает навязанную обществом систему смыслов и вообще любые системы, контролируемые обществом».
Пауэлл подняла глаза от текста.
– Теперь-то всё ясно? Есть плохой Знак – конвенциональный, подавляющий и отупляющий, а есть хороший – анархический, неконвенциональный, вызывающий, ниспровергающий, превосходящий и… бла-бла-бла-бла…
– Ричард Харлан, которому принадлежат эти слова, считает, что выполняемые Знаком функции отрицания и деконструкции эволюционируют и, я цитирую, «антисоциальный Знак берёт верх над социальным. Об этом превосходстве говорят многие постструктуралисты, включая Дерриду, Кристеву, позднего Барта, Фуко периода генеалогии, Делеза, Гаттари и Бодрийара».
Пауэлл взглянула на слушателей.
– В этом Харлан абсолютно прав. А поскольку для антисоциального Знака нет разницы между досоциальным и постсоциальным, он тут же стал питательной почвой для бумерита и пропаганды злобного зелёного мема. Доструктуралистские импульсы восстали под маской постструктурализма. Участниками всех таких восстаний – от Беркли до Парижа – руководили не постконвенциональные, а доконвенциональные желания, такие как нарциссизм и раздутое эго, стремившееся к безраздельному господству.
А потом, первый раз за время семинара, Лиза Пауэлл захохотала в полный голос. Стало заметно, что она действительно расслабилась, раскрепостилась. Это было похоже на пересечение звукового барьера, когда после оглушительного звукового удара полёт становится ровным и мягким. И возможно, даже немного увлекательным.
– Чёрт, Ким, она, похоже, действительно улыбнулась.
– Вообще-то, таких приятных людей, как Пауэлл надо ещё поискать. Вначале бывает трудно, потому что ей приходится таскать на себе всю эту тяжёлую интеллектуальную артиллерию, но после определённого момента ей становится легче. Это всегда происходит – она заметно расслабляется, её тело как будто размякает у всех на глазах. На самом деле, это даже мило.