Бумерит

Уилбер Кен

– Из этого утверждения следует вывод: «Там, где нет любви, процветают болезни». Иными словами, болезнь говорит о том, что вы не достаточно хороший и любящий человек. Чем хуже ваша болезнь, тем ужаснее вы себя проявили. Если эго создаёт всю реальность, то плохое, нелюбящее и недоброе эго создаёт все болезни.

Хэзелтон некоторое время молчала, пока переключались слайды её презентации.

– У меня был друг, – прошептал Джонатан, и его тон заставил меня немедленно повернуться к нему. Было похоже, что он вот-вот заплачет. – Очень, очень хороший друг. – И мне показалось, я понял, что он собирается сказать. Хотя я хорошо знал Джонатана и, несмотря на его браваду, восхищался им и любил его, он никогда не говорил мне о том, гей он или нет.

Это казалось мне странным, потому что, насколько я знал, у него не было более близкого друга, которому он мог бы открыться. Ещё более странным было то, что за это я любил его даже больше, как будто он не стыдился своей гомосексуальности, а просто был слишком застенчив, чтобы говорить о ней. С другой стороны, у меня было чувство, что если бы я спросил его об этом напрямую, он бы без колебаний мне всё рассказал. Но его молчание было… оно как будто говорило, что всё существо Джонатана отказывается даже упоминать о том, гей он или нет. Ведь мне не приходилось всюду рассказывать о своей гетеросексуальности, а людям не нужно было спрашивать себя: ой, неужели он натурал? Мне не нужно было объяснять, как функционирует моё тело всякому, кто глядя на меня, поднимал бровь. Почему же тогда он обязан это делать? Тот факт, что нам с ним никогда не приходилось об этом говорить, похоже, был для него доказательством крепости нашей дружбы.

– И этот друг… – из-за подступивших слёз его шёпот почти журчал, – в общем, у него был СПИД, и он умер, понимаешь, он умер. – Мои глаза тоже увлажнились, я уставился в пол. – И его последние слова… последнее, что он сказал – это «наверно, я был действительно ужасным человеком».

Джонатан затрясся, пытаясь подавить рыдания, его тело содрогалось в беззвучных конвульсиях.

– Никто не отрицает, что мысли и психологический настрой оказывают значительное, иногда даже решающее влияние на физическую болезнь – это уже доказано с точки зрения психонейроиммунологии. Некоторые мои коллеги подробно исследовали этот вопрос. Факты говорят о том, что возникновение болезни зависит от психологического состояния на 2–20 %. Однако выяснилось, что большинство болезней, считавшихся психогенными, например туберкулёз, язва и колит, на самом деле имеют физические причины, такие как болезнетворные бактерии и несбалансированная диета. И всё же одновременно с физическим лечением заболевания, необходимо работать с психологическим состоянием больного, ведь эффективность лечения может зависеть от него примерно на 10–30 %.

– Но бумериту, обеспокоенному тем, что болезнь, вызванная неподвластными ему причинами, ослабит его всемогущество, пришлось сделать психологический компонент болезни её единственным компонентом. Вы больны, потому что в вас нет любви. Эго создаёт всю реальность, эго может вылечить всю реальность: для нарциссизма нет ничего невозможного.

Хэзелтон замолчала и оглядела зал.

– Разумеется, по своей форме это утверждение абсолютно идентично утверждению литературной Теории, что читатель создаёт всё искусство, утверждению, что вся реальность – это социальный конструкт, утверждению, что фактов нет – есть только интерпретации и т. д., ведь все эти утверждения создал и распространил бумерит или всемогущее эго.

Она повернулась и медленно поднялась за кафедру.

– Мучительное, вызывающее чувство вины утверждение о том, что вы сами создали свою болезнь, в действительности полезно лишь тем людям, которые, будучи здоровыми, накапливают в своих руках огромные деньги и власть, продавая больным книги, объясняющие, как им следует думать. Что же касается самих больных, это утверждение лишь вселяет в них «ньюэйджевскую вину», которая ещё больше угнетает их иммунную систему, усугубляя болезнь.

Первый раз на моей памяти Джонатан положил голову мне на плечо, пытаясь скрыть свои слёзы. Мне непроизвольно захотелось обнять его, но от этого бы стало только хуже. Я смотрел прямо перед собой, пытаясь увидеть открытые небеса – любящие, всепрощающие, спасительные небеса, о которых говорила Джоан. Я повернулся к Джонатану и хотел что-то сказать, но он быстро встал и тихо вышел из зала.

– Разумеется, грамотная работа с психологическими и духовными аспектами болезни может дать положительные и даже замечательные результаты. Я уверена, что такие психосоматические техники, как психотерапия, групповая терапия, визуализация, самовнушение положительных установок, медитация и молитва должны стать обязательной частью интегрального лечения. Но они принесут пользу, только если будут рассматриваться с реалистических позиций, то есть освободятся от бумерита, который, как обычно, взял важную тему и довёл её до крайности своим неуёмным нарциссизмом, принеся гораздо больше вреда, чем блага.

– Обед! – широко улыбаясь, закричал Морин, незаметно появившийся на сцене. Хэзелтон сделала лёгкий реверанс и под благодарные аплодисменты быстро ушла со сцены. Морин ласково посмотрел на Ким.

– Ким, он выглядит очень счастливым, – сказал я, и она улыбнулась.

– Думаю, он хочет меня о чём-то спросить, – призналась она.

– В смысле, о чем-то важном? О чем-то особенном, да?

– Да, думаю, о том, о чём спрашивают, заготовив кольцо.

– Ух ты! Ты рада? Это же так здорово! И что ты собираешься ответить?

– Наверное, «да».

– Наверное? Что ты хочешь этим сказать?

– Кен?

Кто-то мягко коснулся моего плеча. Я обернулся и увидел Хэзелтон.

– Ойой! – вырвалось у меня.

– Похоже, мне понадобится переводчик.

– Да нет, нет, ха-ха, конечно, нет.

– Ты ведь не откажешься со мной пообедать? – спросила она так тихо, что никто, кроме меня, не мог расслышать её вопрос.

– Пообедать, пообедать… есть один вопрос… один из множества, хотя, с другой стороны… и всё же, о чем тут говорить, верно? То есть…

– Это да или нет?

– Нет-нет, да, конечно, да.

Хэзелтон наморщила нос, как будто уже пожалела о своём предложении.

– Да – это да, настоящее, полноценное да…

– Ладно, Кен, всё в порядке. Пойдём в Скарпеллиз – это недалеко.

– Как тебе семинар?

– Ээ, хорошо, – я был настроен говорить как нормальное человеческое существо. – Хорошо, очень хорошо.

– Может, расскажешь поподробнее, милый?

– Доктор… ээ… Джоан, доктор Джоан, нет, просто Джоан, да, точно…

– Мы говорили о семинаре.

– Ладно, хорошо, дело вот в чём. Как вы знаете, я работаю в лаборатории искусственного интеллекта. Мы пытаемся создать своего рода искусственный интеллект, у которого должны быть два признака: настоящий творческий ум и подлинное самосознание. Тогда он попытается покончить с собой. Ладно, я просто шучу, хотя и не совсем, но не суть. В общем, есть несколько проблем, которые пока не дают нам двигаться дальше – они связаны в основном с фоновым контекстом и миллиардом повседневных деталей, которые просто невозможно запрограммировать. – Я сделал глубокий вдох. – Но все прогнозы указывают на то, что примерно через 30 лет вычислительная мощность компьютеров увеличится в миллион раз и сравняется мощностью человеческого интеллекта. Так вот, у меня есть вопрос – он появился, ещё когда я слушал вашу первую лекцию об эволюции сознания – будут ли боты эволюционировать?

– Боты?

– Ну да, роботы, боты. Будет ли их сознание эволюционировать так же, как наше?

– Эволюционный изоморфизм.

– Что, простите?

– Это значит, что сознание принимает форму той матрицы, в которой оно отлито. Так что в основном формы кремниевой и углеродной матриц будут совпадать, поскольку углерод и кремний – дети одной вселенной, развивающейся по единым эволюционным принципам.

– Точно, я так и понял. Но мой вопрос, скорее, в том, как будут взаимодействовать эти два мира – углеродные люди и кремниевые машины? Будут ли они…