Бунин и евреи

Уральский Марк Леонович

Данное мнение, высказанное опять-таки в личной переписке, принадлежит одному западному слависту. Интересно оно в частности и потому, что включает в себя «типичный “расейский” бытовой антисемитизм» как одну из составляющих «настоящего русского духа и быта», т. е. придает ему статус «культурного кода», о чем подробнее будет сказано ниже. Истина, как обычно, находится где-то посередине. Скорее всего, по жизни, в бытовых ситуациях Бунин не выказывал себя ни юдофобом, ни юдофилом, а свои симпатии или антипатии по отношению к евреям проявлял в зависимости от конкретной личности, с коей ему приходилось иметь дело, да житейской ситуации. Он мог, например, использовать знаково еврейскую фамилию Шмулевич в качестве уничижительного именования писателя Ивана Шмелева, человека

ему крайне не симпатичного, обвинявшегося после войны в пронацистских симпатиях. Здесь налицо, конечно, своего рода антиномия, но построена она на обыгрывании юдофобского стереотипа, что с позиции современных норм политкорректности недопустимо. Мог Бунин и подшутить, обыгрывая «еврейскую тему», с близким ему человеком и этим его задеть – см. ниже эпизод с Семеном Юшкевичем; мог, не исключено, в силу природной вспыльчивости, при случае, в узком кругу, и до брани опуститься. Но при всем этом сам «еврейский колорит» его не только не раздражал, а, скорее, был ему симпатичен. Как свидетельствует Бахрах, он «любит пойти иногда в еврейский ресторан и отлично осведомлен о многих патриархальных еврейских обычаях, которые практикуются только в очень ортодоксальной среде. Не знаю, где он мог эти обычаи изучить.

– Вот вам прекрасный обычай: глава семьи, почтенный старец с седой бородой и в ермолке, после какой-то праздничной трапезы торжественно обмакивает свой палец в стакан палестинского вина – уж очень оно на мой вкус крепкое – и потом резким движением стряхивает осевшие на пальце капли с возгласом: “Да погибнут враги Израиля!”.

Он часто делает это сам, посылая цветистые проклятия по адресу политических врагов»¹³.

Исследовать отношение Бунина к евреям интересно не только в бытовом плане, но и в мировоззренческом, поскольку юдофобия, как уже отмечалось выше, – один из русских культурных кодов, сопутствующий всему «сугубо расейскому». Антисемитизм же и диктуемый им «еврейский вопрос» всегда остро стояли на повестке дня, как в повседневной российской политической жизни, так и в эмигрантской среде. Да и сегодня, например, тема «Бунин и французы», в научном плане совершенно не раскрытая, звучит вполне нейтрально, тогда как «Бунин и евреи» – провокативно, в чем автор убедился на собственном опыте.

Одним из объяснений этому феномену, является неадекватность восприятия определений «русский» и «еврей», поскольку в исконной русской ментальности они находятся на разных уровнях ценностной шкалы. Например, в качестве наивысшей похвалы Чехову, Бунин пишет: «Толстой, отношение которого к Чехову было отношением нежной влюбленности, сказал: “Вот вы – русский! Да очень, очень русский”, – ласково улыбаясь, обнял Чехова за плечо…»¹⁴.

Трудно представить себе, что в такой форме Толстой мог отозваться о каком-то близко знакомом ему еврее, например, своем яснополянском домашнем докторе Григории Моисеевиче Беркенгейме (1872–1919), который, по отзывам современников, был «опытный врач и умный, милый человек, хорошо знающий и понимающий семейные отношения в доме Толстых»¹⁵.

Прямая замена знакового определения «русский» на «еврей» с сохранением смысла и хвалебной интонации высказывания просто-напросто невозможна. А вот в аналогичном гипотетическом случае с французом или же грузином, малороссом, армянином… никаких затруднений не возникает.

В эпоху «серебряного века», в условиях неприкрытой враждебности царской власти по отношению к своим еврейским подданным, Бунину, как, впрочем, и другим русским писателям и общественным деятелям, не раз приходилось делать выбор – «за» он или «против» евреев. Такого рода позиционирование становилось особенно актуальным на фоне еврейских погромов 1905–1907 годов и изгнания евреев с насиженных мест в годы Первой мировой войны.

Во время Гражданской войны, когда массовые погромы еврейских местечек и махровый антисемитизм, культивируемый в белом стане, вынудили еврейские массы встать на сторону большевиков, в глазах значительной части русского общества евреи превратились в основной

источник и причину российских несчастий. Все беды валили на них, причем зачастую люди, ранее в юдофобстве не замеченные, как например, сблизившийся в революционной Одессе с Буниным писатель Иван Наживин¹⁶, стали воинствующими носителями «ходячего уличного мнения о еврейском кагале, о еврейской зловредности».

«В газете “Свободная речь”, выходившей в Ростове-на-Дону, 9 октября 1919 г. была напечатана статья-обращение “К еврейской интеллигенции” писателя Ив. Наживина, “народного монархиста”, как его называли. Автор статьи подчеркивал, что он никогда не был антисемитом, никогда “не поднимал голоса против еврейства”, а напротив – усердно изучал историю еврейского народа, “поражался красочностью и какой-то исключительной трагической красотой его истории”, и это дает ему основание и право надеяться на то, что еврейская интеллигенция “может выслушать его спокойно и серьезно”. <…>

Основной пафос наживинской статьи заключался в обращении к еврейской массе: “Уходите отовсюду, где вас видно, молчите, спрячьтесь, пожертвуйте собой нашему народу и той России, в которой вы живете, дайте ей покой”. В противном случае еврейству несдобровать, предупреждал он и совершенно недвусмысленно пояснял, что означает эта угроза. Русский писатель предлагал заменить локальные погромы евреев погромом всеобщим – массовым их изгнанием из России. Чтобы решить все проблемы российского гражданского общества сразу и навсегда, по кардинальному плану И. Наживина следовало признать евреев подданными Палестины (заметим, несуществующего тогда государства!) и выселить их туда немедленно.

Тогда же, осенью 1919 г., в Ростове-на-Дону вышла в свет книжка Наживина “Что же нам делать?”, проникнутая монархическим пафосом и своеобразной “тоской по городовому” – рухнувшему государственному порядку. Нельзя сказать, чтобы она представляла столь уж злобное юдофобское сочинение, некоторые ее фрагменты были основаны даже на сочувствии к евреям, однако по главному счету евреи в России, согласно Наживину, иностранцы, “чужеродцы”, и этот статус определяет соответствующее к ним отношение русского народа. <…>

В газете “Южное слово”, которую редактировал Д. Н. Овсянико-Куликовский¹⁷ и которая выходила при ближайшем участии Бунина, книга “Что же нам делать?” нашла безусловную поддержку. <…>

В рядах же русско-еврейской интеллигенции сочинение Наживина встретило глухое неприятие. И поскольку Бунин вступился за автора, в него также полетели критические стрелы»¹⁸.

За всю долгую и отнюдь не бесконфликтную жизнь Бунина, пожалуй, это был единственный случай, когда он оказался вовлеченным в ожесточенную полемику на еврейскую тему. Защищая, как ему представлялось тогда, лишь право «русского писателя в его же собственном доме» свободно высказываться на злобу дня, Бунин, по-видимому, действовал излишне импульсивно, в результате чего попал в довольно-таки щекотливое положение. Вера Николаевна Муромцева-Бунина записала в дневнике:

23 ноября / 6 декабря 1919 г.:

«У Яна за эти дни началась полемика с Мирским¹⁹ и Павлом Юшкевичем²⁰ за то, что он заступился за Наживина. Но Ян отвечал им зло и остроумно»²¹.

Дошло до того, что заступаться третьим лицам пришлось уже за Бунина. Это сделал опять-таки еврей, автор «Одесского листка» Борис Вальбе²², который писал:

«Что же касается И. А. Бунина, то мне, как многим ценителям этого прекрасного художественного таланта, прямо больно видеть его в этой несвойственной для него роли. Бунин, конечно, не реакционер и не антисемит. Это для меня непреложная истина, ибо я знаю его хорошо как художника. Просто крупный художник попал в неприятное положение, взялся не за свое дело и делает ошибку за ошибкой»²³.