Бунин и евреи
Шрифт:
Разгоревшуюся было полемику стороны разумно замяли, но память об этом инциденте сохранилась, во многом благодаря неопубликованному открытому письму писателя Андрея Соболя24, которое уже в наше время раскопали и подробно прокомментировали историки литературы25.
Кстати, именно со второго Одесского периода в дневниках Буниных часто начинает встречаться слово «еврей», ранее упоминавшееся только в записях Ивана Бунина, касавшихся еврейских погромов в городе во время Первой русской революции 1905 г.26
Дневниковые записи В. Н. Муромцевой-Буниной27.
31 авг./13 сект. 1918:
«Мы провожали
24 авг./6 сект. 1919:
«Был присяжный поверенный, офицер, потерявший ногу. <…> Он просидел 4 дня в харьковск<ой> чрезвычайке. Очень накален против евреев. Рассказывал, как при нем снимали допросы, после чего расстреливали в комнате рядом «сухими выстрелами». Раз <…> с ним сидел молоденький студент, только что кончивший гимназию, и горько плакал. Его вызвали на допрос в соседнюю комнату, обратно принесли с отрезанным ухом, языком, с вырезанными погонами на плечах – и все только за то, что его брат доброволец. Как осуждать, если брат его до конца дней своих не будет выносить слова “еврей”. Конечно, это дурно, но понятно. <…> Мне очень жаль Кипенов, Розенталь и им подобных28. Тяжело им будет, какую обильную жатву пожнут теперь юдофобы. Враги евреев – полуграмотные мальчишки <…>, которые за последние годы приобрели наглость и деньги, вместо самых элементарных знаний и правил общежития».
12/25 апреля 1919:
«Шли по улице, как всегда чувствовали омерзение, и вдруг чудное пение. Что это?
– Это Синагога, – сказал Ян, – зайдем.
Мы вошли. Мне очень понравилось пение. Масса огня, но народу мало. <…> Я ощутила религиозный трепет. Лучшее, что создало человечество, – это религия».
5/18 сентября. 1919:
«Заходил Кипен. <…> Говорили, конечно, о евреях. Он не понимает, в чем дело. Ему все кажется, что ненависть к евреям у класса, у власти, тогда как она у <…> народа, вернее у простонародья, которое рассуждает так: революцией кто занимался главным образом? – евреи. Спекуляцией кто? – евреи. Значит, все зло от евреев. И попробуй разубедить их. Я же уверена, что уничтожь еврейский вопрос – и большая часть еврейства отхлынет от революции. А этого большинство не понимает или не хочет понять».
Из дневниковых записей Ивана Бунина в книге «Окаянные дни»:
«Недавно встретил на улице проф. Щепкина29, “комиссара народного просвещения”. Движется медленно, с идиотической тупостью глядя вперед. На плечах насквозь пропыленная тальма с громадным сальным пятном на спине. Шляпа тоже такая, что смотреть тошно. Грязнейший бумажный воротничок, подпирающий сзади целый вулкан, гнойный фурункул, и толстый старый галстук, выкрашенный красной масляной краской. Рассказывают, что <комиссар – М. У.> Фельдман30 говорил речь каким-то крестьянским “депутатам”: – Товарищи, скоро во всём свете будет власть советов! И вдруг голос из толпы депутатов: – Сего не буде! Фельдман яростно: – Это почему? – Жидив не хвате! <Приписка Бунина>: “Ничего, не беспокойтесь: хватит Щепкиных (одесский комиссар народного просвещения из русских)”31.
2 мая. Еврейский погром на Большом Фонтане, учиненный одесскими красноармейцами. Были Овсянико-Куликовский и писатель Кипен. Рассказывали подробности. На Б. Фонтане убито 14 комиссаров и человек 30 простых евреев. Разгромлено много лавочек. Врывались ночью, стаскивали с кроватей и убивали кого попало. Люди бежали в степь, бросались в море, а за ними гонялись и стреляли, – шла настоящая охота. Кипен спасся случайно, – ночевал, по счастью, не дома, а в санатории “Белый цветок”. На рассвете туда нагрянул отряд красноармейцев32. – “Есть тут жиды?” – спрашивают у сторожа. – “Нет, нету”. – “Побожись!” – Сторож побожился, и красноармейцы поехали дальше.
Убит Моисей
В обстановке хаоса и надвигающейся катастрофы трудно было ориентироваться в ситуации и здраво мыслить даже людям уравновешенным, не склонным к крайностям видения. Бунин, по природе человек резкий, вспыльчивый, тем не менее, как видно из вышеприведенных записей, не склонен был поддаваться магии «коллективного бессознательного», делать из еврейства козла отпущения. В ноябре 1919 г. Бунин писал, отвечая на нападки социалистической печати Одессы: «Я не правый и не левый, я был, есмь и буду непреклонным врагом всего глупого, отрешенного от жизни, злого, лживого, бесчестного, вредного, откуда бы оно ни исходило»34.
В контексте этой искренней, глубоко личностной декларации уже можно утверждать, что и в «окаянные годы» не было у Бунина к евреям ни ненависти, ни озлобления.
В эмиграции, где градус антисемитизма в русской диаспоре подчас зашкаливал35, Бунин однозначно дистанцировался от разного рода юдофобских дискурсов и акций, зачинаемых правыми монархистами36. Более того, известны случаи прекращения Буниных личных отношений с людьми, открыто демонстрирующими подобные настроения – например, инцидент с художником Н. Д. Милиотти37, позволившим себе в письме юдофобские выпады против Я. М. Цвибака (А. Седых38)39.
Во время Второй мировой войны белоэмигрантское сообщество четко раскололось по линии анти и пронацистских симпатий. Здесь свой выбор, в том числе и в вопросе по отношению к евреям, так или иначе, приходилось делать каждому. Бунин его для себя сделал вполне однозначно, о чем свидетельствуют выдержки из его дневников, писем, а так же воспоминания современников. Вот, например дневниковая запись Якова Полонского40, еврея, в годы немецкой оккупации чудом избежавшего депортации, а после войны непримиримого обличителя коллаборантов в «русском Париже»:
«Разговор между Неклюдовой (женой бывшего дипломата и автора книги “Сем<ейные> портреты”41) и Зуровым42:
– Что же это вы с жидами, как Бунины?
Я не знал, что это значит быть с жидами.
– Скажите, а вы, значит, с социалистами? И давно, как вы стали социалисткой?
– Господь с вами, какая же я социалистка?
– Да ведь вы с Гитлером, а он национал-социалист.
– Ну, это только так – мы просто за немцев, а не за социалистов»43.
Марк Алданов44 в своем послевоенном ответном письме к Георгию Иванову45, которого обвиняли в сотрудничестве с нацистами, – как впоследствии выяснилось необоснованно, писал:
«Вам отлично известно, что я Вас (как и никого другого) ни в чем не “изобличал” и не обвинял. Наши прежние дружественные отношения стали невозможны по причинам от меня не зависящим. Насколько мне известно, никто Вас не обвинял в том, что Вы “служили” у немцев, “доносили” им или печатались в их изданиях. <…> Но Вы сами пишете: “Конечно, смешно было бы отрицать, что я в свое время не разделял некоторых надежд, затем разочарований, тех, что не только в эмиграции, но еще больше в России, разделяли многие, очень многие”. Как же между Вами и мной могли бы остаться или возобновиться прежние дружественные отношения? У Вас немцы замучили “только” некоторых друзей. У меня они замучили ближайших родных. Отлично знаю, что Ваши надежды, а потом разочарования разделяли очень многие. Могу только сказать, что у меня не осталось добрых отношений с теми из этих многих, с кем такие отношения у меня были. Я остался (еще больше, чем прежде) в дружбе с Буниным, с Адамовичем46 (называю только их), так как у них никогда не было и следов этих надежд. Не думаю, следовательно, чтобы Вы имели право на меня пенять»47.