Бунин. Жизнеописание
Шрифт:
В феврале 1912 года Бунин закончил рассказ «Игнат». Продолжая письмо Бунина брату от 1/14 февраля, Вера Николаевна писала: «Это правда, что Ян занят по горло. Он увлечен своим рассказом и пишет его в запале. Рассказ — „с щекоткой!“… Мы все много работаем и живем скромно-интеллигентной жизнью. Друг с другом видимся лишь за едой и прогулками. С Горьким у нас отношения холодно-любезные и тяжко-дружеские… Вчера мы были на пиршестве у каприйских крестьян по случаю свадьбы. Женился садовник Горького» [551] .
551
Там же. № 2833.
8/21 февраля 1912 года Бунин прочитал у Горького «Суходол»; по свидетельству Пушешникова, повесть очень понравилась и Горькому, и присутствовавшему при чтении М. М. Коцюбинскому [552] .
Писатель А. А. Золотарев в воспоминаниях
552
В большой семье. С. 242.
553
Наш современник. 1965. № 7. С. 103–104.
Об отношении Горького к Бунину этого периода свидетельствует его письмо И. А. Белоусову, посланное в конце декабря 1911 года: «А лучший современный писатель — Иван Бунин, скоро это станет ясно для всех, кто искренно любит литературу и русский язык!» [554]
В дневнике Пушешникова приводятся записи, свидетельствующие о том, как требователен был Бунин к себе, как часто бывал он недоволен написанным.
«Я, вероятно, все-таки рожден стихотворцем, — приводит Пушешников слова Бунина. — Тургенев тоже был стихотворец прежде всего, и он погубил себя беллетристикой. Для него главное в рассказе был звук, а все остальное — это так. Для меня главное — это найти звук. Как только я его нашел — все остальное делается само собой. Я уже знаю, что дело кончено. Но никогда не пишу того, что мне хочется, и так, как мне хочется. Не смею. Мне хочется писать без всякой формы, не согласуясь ни с какими литературными приемами. Но какая мука, какое невероятное страдание литературное искусство! Я начинаю писать, говорю самую простую фразу, но вдруг вспоминаю, что подобную этой фразе сказал не то Лермонтов, не то Тургенев. Перевертываю фразу на другой лад, получается пошлость, изменяю по-другому — чувствую, что опять не то, что так пишет Амфитеатров или Брешко-Брешковский. Многие слова — а их невероятно много — я никогда не употребляю, слова самые обыденные… Не могу. Иногда за все утро я в силах, и то с адскими муками, написать всего несколько строк. Я не знаю, как должен оплачиваться такой анафемский труд. А между тем я получаю по тысяче рублей за лист. И говорят, что это много. Я ехал на пароходе как-то с В. И. Немировичем-Данченко. Он сказал: „Ну что, разве вы, новые, литераторы?! Я пока доеду, здесь на пароходе напишу целый роман“. В сущности говоря, все литературные приемы надо послать к черту! Пусть критики едят за это сколько угодно. Иначе никогда ничего путного не напишешь. Может быть, к старости я что-нибудь путное напишу. В сущности говоря, со времени Пушкина и Лермонтова литературное мастерство не пошло вперед. Были внесены новые темы, новые чувства и проч., но самое литературное искусство не двинулось». Чехов в своих лучших вещах стал менять форму, «он страшно рос. Он был очень большой поэт. А разве кто-нибудь из критиков сказал хоть слово о форме его последних рассказов? Никто» [555] .
554
Архив А. М. Горького. Т. 7. М.,1959. С. 103.
555
В большой семье. С. 246–247.
И дальше:
«Я всю жизнь испытываю муки Тантала. Всю жизнь я страдаю от того, что не могу выразить того, что хочется. В сущности говоря, я занимаюсь невозможным занятием. Я изнемогаю от того, что на мир я смотрю только своими глазами и никак не могу взглянуть на него как-нибудь иначе» [556] . Вспоминал Пушешников слова, сказанные ему Буниным, когда они гуляли по лесной просеке вблизи Глотова: «Вот, например, как сейчас, — как сказать обо всей этой красоте, как передать эти краски, за этим желтым лесом дубы, их цвет, от которого изменяется окраска неба. Это истинное мучение! Я прихожу в отчаяние, что не могу этого запомнить. Я испытываю мутность мысли, тяжесть и слабость в теле. Пишу, а от усталости текут слезы. Какая мука наше писательское ремесло… В нашем ремесле ужасно то, что ум возвращается на старые дороги… А какая мука найти звук, мелодию рассказа, — звук, который определяет все последующее! Пока я не найду этот звук, я не могу писать. А среди каких впечатлений мы живем! Среди какой мерзости и гнусности!» [557]
556
Там же. 247.
557
Там же. С. 247–248.
Такой же обостренный слух в отношении языка и стиля он находил у Флобера, у которого «не только каждое отдельное слово, но и каждый звук, каждая буква, — по словам Бунина, — имеют значение. Флобер был человек с болезненно обостренным слухом в отношении языка и стиля» [558] .
В
Он прибыл на яхте из Монте-Карло, где выступал в театре. С Буниным расцеловался, сказав: «Здравствуй, Ванечка!» — и весело, оживленно заговорил. Потом поднялись наверх, в кабинет Горького. Пришли еще люди, русские, жившие на Капри, и вскоре наполнилась вся комната, так что негде было поместиться. Шаляпин «был оживлен в высшей степени и говорил не переставая» [559] , внимание присутствующих сосредоточилось на нем.
558
Там же. С. 248.
559
Там же. С. 249.
Семнадцатого февраля (первого марта) Бунины уехали с Капри. Трое суток пробыли в Неаполе, потом отправились в Бриндизи и далее — к острову Корфу, потом в Патрас, оттуда по железной дороге — в Афины. 23 февраля (7 марта) Бунин сообщал Юлию: «Мы в Афинах. Куда дальше — еще не решили» [560] .
Бунин писал Телешову 25 февраля (9 марта) 1912 года: «Мы в Афинах. На пути из Италии я захворал. Теперь ничего. Но очень сбило это мои планы. Да и пропустил я хороший пароход Добровольного флота, ушедший в Японию. Ждать нового? Не знаю еще, стоит ли» [561] .
560
Там же. С. 250.
561
ЛН. Кн. 2. С. 608.
В Афинах ездили к Акрополю и к могиле Сократа. Долго смотрели на колонны Акрополя, на его фронтоны. Затем отправились в Константинополь.
В Японию не поехали: боялись, что возвратятся в Россию поздно, когда трудно будет снять под Одессой дачу на лето.
В письме к Юлию Алексеевичу В. Н. Муромцева говорит: «Вы не можете себе представить, какая досада у нас на Миролюбова: из-за него мы пропустили „Ярославль“, на котором хотели плыть в Японию»; отправившись позднее, пишет она, «мы вернемся в Москву лишь или в конце апреля, или начале мая. А мы хотим лето провести под Одессой, снять дачу, а как это сделать за глаза. В мае же дач может и не оказаться» [562] .
562
Музей Тургенева. № 2864. — Письмо без даты, не позднее 3 марта 1912 года.
Двадцать девятого февраля Бунин с женой прибыли в Одессу, остановились в гостинице «Лондонская» [563] .
На «четверге» Бунин читал рассказ «Захар Воробьев» и имел, как писали газеты, шумный успех. О том, что тогда «Иван Алексеевич читал с большим успехом „Захара Воробьева“», — писала автору этой работы и Вера Николаевна 10 мая 1960 года.
Бунин сообщал Юлию из Одессы 4 марта 1912 года:
«„Ночной разговор“ здесь имеет большой успех. Как в Москве? Ищем дачу… Я бы мог поехать с тобой весной в Палестину.
563
Газ. «Южная мысль» (1912. № 151) 1 марта сообщала: «Вчера прибыл в Одессу из Италии известный писатель академик Ив. Ал. Бунин».
Страшно жалею, что не поехал в Японию. Не поехать ли? Пароход отходит 15 марта. Будем в Японии в начале мая. А ты сел бы на поезд и приехал во Владивосток, потом в Японию. Пожили бы в ней и вернулись вместе в Россию опять-таки поездом… Здоровье мое так себе. Почка побаливает» [564] .
Бунин строил планы поездки в Испанию с Нилусом и Юлием Алексеевичем. Но от этого путешествия пришлось отказаться из-за войны [565] .
564
Музей Тургенева. № 2827.
565
См. письмо Бунина — А. Е. Грузинскому от 11 апреля 1912 года. — РГАЛИ, ф. 126, on. 1, ед. хр. 126, л. 18.
Бунин был занят подготовкой к изданию своих книг. Вера Николаевна и Пушешников совместно переводили «Грациэлу» Ламартина. В. Н. Муромцева-Бунина сообщала Юлию Алексеевичу из Одессы 24 марта 1912 года: «По целым дням мы работаем с ним (Пушешниковым. — А. Б.) над „Грациэлой“ — коллективное творчество…» [566] 1 апреля Вера Николаевна и Пушешников выехали из Одессы в Москву. Бунин остался в Одессе еще на месяц.
В первой половине апреля Бунин приезжал в Киев, здесь было его выступление. На это указал мне К. И. Чуковский, читавший (9 апреля 1912 года) лекцию об Уайльде.
566
Музей Тургенева. № 3232.