Бунт на корабле или повесть о давнем лете
Шрифт:
Я глядел, глядел ей в лицо. Глядел, глядел и наконец пугался оттого, что она молчит. Оттого, что пристально смотрит на меня. Оттого, что — вдруг вижу! — личико её похоже на ящеричье и на человеческое вместе… Страшно!
И для чего ей так пристально глядеть на меня?
Я-то про неё думаю, а она разве тоже умеет? Страшно.
— Пошла прочь! — шепчу я. — Кыш, ляга! — и бросаю в неё всем, что оказывается под рукой, — горсткой земли с палочками и травинками.
Лягушка нехотя исчезает за камнем.
Теперь, когда она невидима, мне ещё более не по себе оттого,
Откуда-то издалека поёт горн. На речку, строиться? Нет, на речку не так. Вспомнил! Это начинается конкурс лепки, соревнование всех отрядов, которое дня на три захватит наш лагерь…
Все открытые и закрытые веранды будут закапаны рыжеватой водицей, завалены мятыми, бесформенными комками глины, и глиняными колбасками, и уродцами всех видов. Девочки будут лепить куколок. Мальчики — танки, самолёты и всадников.
Девочки возьмутся лепить артисток с зонтиками в руках, в длинных платьях и в странных шляпах. Мальчики примутся делать солдат и мушкетёров, чертей, слонов…
А комок глины уже потеплел в моих ладонях и совсем послушно стал выпирать пузырями между пальцами — что захочешь, то и сделаешь… Нечаянно у меня в руках получилась жаба! Я так и обомлел, когда это увидел. Чуть не закричал и вытаращился на неё…
Нет. Показалось. Не так-то уж и похожа. Но я ведь и не собирался жабу! Я совсем другое хотел — и вдруг!
«Это потому, — стал я себе объяснять, — что я думал о жабе и долго глядел на неё, и она на меня смотрела…»
Так я растолковывал самому себе неожиданный этот случай и успокоился вскоре, но то, первое удивление так и не прошло, я и до сих пор иногда помню двух жаб: живую и глиняную.
Соревнование объявил третий, да только не наш отряд, а третий-ближний. Их домик у самой столовой и рядом с клубом, поэтому они — ближние. И там и тут всегда первые: они захватывают лучшие места в столовой — у окон, в кино — в первых рядах, перед динамиком, да и вожатый им тоже достался не как наш Гера… Их вожатый был Спартак.
Он всё им придумывал. И в поход они пошли с ночёвкой, а мы нет. Это Гера нас наказал за то, что кто-то плохо стелил постель. И как его только ни просили, как ни обещали, что больше не будем, — нет, наш Гера не смилостивился. Принципиальный потому что… там, где не надо. «Нет, ничего у вас из этого не получится, и не просите лучше! — так он сказал. — Надо было сначала выполнять, как было велено, теперь сами видите: кто нарушал, тот имеет бледный вид. Моё слово — закон, я его нарушать не могу. Так что валяй в верталину играйте… Всё».
И ухмыльнулся от удовольствия, что вот он какой неприступный и что отряд так от него зависит! Конечно же, никому из нас и в голову не пришло — пойти да и пожаловаться.
Но в верталину играть не хотелось, и весь тот день многие наши и я, конечно же, бегали смотреть, как «ближние» готовятся к походу с ночёвкой.
Вот они потащили котёл, вот прилаживают к его ручкам толстую проволоку — будут себе чай варить на костре, ночью…
Так замечали, смекали мы и завидовали, сидя в сторонке, чужие, не принятые в прекрасную игру, да слушали с восхищением, как ловко и толково распоряжается их Спартак.
— Всем звеньям выделить костровых! — весело кричал он, и хитро прищуривался, и загадочно ухмылялся…
— Каждому даётся только по одной спичке, и посмотрим, кто сумеет зажечь и сохранить огонь! — С этими словами он, вспомнив о чём-то ещё, поспешно скрывался в их домике, и тут же его голова высовывалась из какого-нибудь окошка, да на втором этаже…
— Эй, звеньевые, — кричал он уже с возмущением, — да вы что думаете, я, что ли, за вас буду обо всём помнить? Кружки в столовой кто получать должен? А ложки? Выделить по человеку от каждого звена и ещё по одному — ко мне! Я покажу, как из одеял скатывать скатки, чтобы нести было легче, через плечо…
Здорово это было!
Вся лужайка перед их домиком в один миг покрылась серыми одеялами. Сначала они их просто вытряхивали, а потом принялись скатывать в тугие жгуты и концы этих жгутов связывали. Получалось что-то вроде чудесных лошадиных хомутов, которые они все по команде надевали через плечо и строились. И даже маршировали они перед Спартаком, а ещё потом, всем отрядом, хохотали, потому что многие завязали свои одеяла так крепко, что и не развязать ни ногтями, ни зубами…
А наши ребята тихо сидели в стороночке и поглядывали. Сначала было хотели посмеяться над «ближними»: подумаешь, экая невидаль — поход с ночёвкой! Палаток-то всего три. Набьются туда, как сельди, как кильки, как хамса… Ха-ха-ха! Нет уж, мы лучше на своих кроваточках — удобно!
Но вот это «ха-ха-ха» как-то не вышло, а кто-то из наших и вовсе вздохнул…
Так начал было наш отряд задираться, а спартаковским даже некогда отбрёхиваться. Да и к чему, когда мы и так видим: у них интересно и весело, а у нас неинтересно и скучно.
Большая разница, правда?
И так было во всём и едва ли не каждый день: наш третий-второй не знал, чем себя занять, и вот кто-то от скуки додумался выкрасить гипсовую скульптуру горниста зелёной масляной краской. Рядом как раз забор перекрашивали. Гера всех оставил без купания, пока «тот маляр не сознается сам»…
В другой, в будущий раз «спартаковцы», это я снова забегаю вперёд, затеяли играть с деревенскими в футбол. А мы — да нам Гера и мячей-то сначала не давал, потому что ему «за них отчитываться»! Уж потом, когда заварилась в лагере каша, тогда только стал выдавать, потому что ему влетело. Но до этого ещё далеко.
Кстати, с этим футбольным матчем тоже была история. И вот какая.
Сначала, и в глубокой тайне, решено было, что сыграет с деревенскими сборная третьих отрядов. Вернее же, устраивали две встречи. С большими деревенскими сыграют наши большие, из первого отряда, а потом с деревенскими поменьше — мы, сборная от двух третьих. Но вышло не так. Я об этом расскажу подробно, но попозже, а сначала немножко о другом.