Бунт при Бетельгейзе
Шрифт:
— Да уж, связей у него хватает, — насупился Ромуальд, которому толстяк, видно, не единожды перешел дорогу, отбивая молодых любовников.
— Вот и отлично!
Идея окучить нетрадиционалистов Эдику понравилась. Тотализатор хорош тем, что выигрывает всегда тот, кто его устраивает. Так почему бы, используя энтузиазм завсегдатаев «Голубой креветки», не сколотить сотню-другую тысяч?
— Опомнись, приятель! — зашипел Мучо. — Посмотри на свою команду! Змея вот-вот возьмет в оборот какая-то ящерица…
— Да он и сам ящерица, — равнодушно
— Вокруг нас толпа голубых…
— Бывал я и в компаниях похуже… На астероидах, например. Голубые, по крайней мере, мирные ребята. Если они и хотят тебе что-то сунуть в бок, то вовсе не острую заточку…
— Один Дылда в относительной безопасности… — Эдик поднял палец:
— А вот о Дылде я и забыл! Он, дурак, может запросто нам всю конспирацию поломать. Выйдет погулять с резиновой бабой — тут его и раскусят. Здесь, в этом отеле, нужно ходить в охапку с резиновым мужиком. Или с какой-нибудь частью от него… Ладно, с завсегдатаями мы познакомились, полезные связи завязали — пора домой. Ромуальд, ты пока собери все предложения, что поступят от наших партнеров. Мы попозже зайдем к тебе в сто десятый. Договоримся, как нам лучше организовать все сопутствующие мероприятия, связанные с нашим участием в Играх. А пока мы вернемся в номер. Отдохнем.
— Я приду через час-другой, — томным голосом объявил Змей, не выпуская ящерицу из объятий.
— А дисциплина? — нахмурился Эдик. — Да и вообще, не ожидал я от тебя таких закидонов. Что бы сказали на астероидах? Что бы подумал о тебе Седой?
— Надеюсь, я там больше не появлюсь, — заявил Змей. — И Седого не увижу. А Шри-о-Ссан мне очень нравится. Мы потанцуем, уединимся, и потом я приду к вам.
— Ну и жаба с тобой, моральный урод, то есть урод аморальный, — Эдик фыркнул. — Идем отсюда, Мучо!
Через расступившуюся толпу они с негром направились к выходу из бара. Их провожали восхищенные взгляды. В коридоре, на пути к лифту, игроков встречали восторженными криками.
— Поклонники, — пробормотал Эдик. Он так и не решил, радоваться ему такой известности или всё же не стоит. С одной стороны, столь массовая поддержка приятна. Цитрус всегда стремился к поклонению толпы, справедливо полагая, что популярность — прямой путь к обогащению. С другой стороны, он предпочел бы обзавестись совсем иными поклонниками. Эти выглядели слишком необычно. Говорят, о кумире можно судить по его почитателям. Популярности у этой публики Эдик не добивался никогда. И вот злой выверт судьбы — популярность нашла его сама.
— Не напирайте! — заорал Цитрус на орущих нетрадиционалистов. — Отвалите, черти полосатые!
— Чер-ти! Чер-ти! — начала скандировать восторженная толпа, воспринявшая реплику своего кумира, как похвалу.
— Ничем их не проймешь, — буркнул Эдик. Эдик и Мучо ворвались в номер и с трудом закрыли за собой дверь. Из коридора неслись восхищенные крики, мужеложцы скреблись и требовали общения со своими кумирами. Дылда, к счастью, за это время
Не успели они бухнуться в кресла, как в углу комнаты возникло трехмерное изображение разъяренного Кондратьева.
— Что там такое?! — завопил он, размахивая руками. — Что вы там устроили?!
— Они сами, — хмуро ответил Эдик, — прознали, что мы игроки, и началось.
— Это вы называете конспирацией?! — бушевал Матвей Игнатьевич. — Я же просил вас не привлекать лишнего внимания, смешаться с толпой! А где… где рептилия? Где эта уголовная морда, я вас спрашиваю?!
— Остался в баре с какой-то ящерицей, — сообщил Чавос.
— С какой ящерицей?! — вскричал Кондратьев. — Здесь всюду агенты переодетые! Он что, под монастырь меня хочет подвести?! Сейчас посмотрим, где он…
— Вы и это можете? — уточнил Эдик.
— Кое-где у меня камеры поставлены, — сообщил Матвей Игнатьевич.
— И возле лифтов? — насторожился Цитрус.
— А что, возле лифтов что-то случилось? — поинтересовался Кондратьев с подозрением в голосе.
Эдик понял, что возможности Кондратьева небезграничны, и успокоился.
— Нет, всё в полном порядке, — с лицемерной радостью ответил он. — Просто возле лифта я познакомился с одним очень приятным человеком. Ромуальдом.
— Змей… Змей… — бормотал Матвей Игнатьевич. — Да, вот же он… Танцует. Кто бы мог подумать?
— Да, — поддержал Кондратьева Эдик, — никто не ожидал, что он окажется извращенцем. И будет танцевать с голубыми.
— Кто с ним? — продолжал ворчать Матвей Игнатьевич. — Сейчас сосканируем мордашку и пробьем по картотеке. На результат, в общем-то, рассчитывать не приходится. Если только он какой-нибудь служащий отеля. Но вряд ли… Ну надо же, — отозвался Кондратьев спустя несколько секунд, — не служащий, а служащая.
— Так это девушка? — Цитрус выдохнул с явным облегчением.
— Такую ящерицу ты считаешь девушкой? Тяжко, должно быть, пришлось тебе на астероидах, Эдвард…
— Я не о том. Она женского пола?
— Да. Самка.
— Ну вот, полегчало на душе. Я голубых не очень люблю. Даже если это ящерицы, или там рангуны какие.
— Но всё же любишь? — уточнил Кондратьев.
— Нет! — вскричал Цитрус. — Это я выразился неудачно, совсем не люблю.
— Работает эта самочка уборщицей. В этом самом отеле. Обслуживающий персонал тут разнополый. Рептилии, что с них взять?
— Вот так номер, — захохотал Мучо Чавос, — а мы уже Змея в извращенцы записали.
— Вам всем… лишь бы про кого-нибудь гадость сказать, — проговорил Дылда с обидой в голосе.
— Лучше помалкивай, — скривился Чавос, — любитель неодушевленных предметов. Ты этот, как его, фетишист.
— От фашиста слышу, — глядя на чернокожего с ненавистью, произнес Дылда. — Эдик, можно я его стукну?
— Нет, — откликнулся Цитрус. — Мы теперь одна команда, и будем беречь и любить друг друга, как родные.