Бунт. Книга I
Шрифт:
– А нам шибко и не надо, чтобы он ее послушал. У меня тут думка одна есть. Если бы за нее уцепиться, пошло бы дело у нас знатно. Вы же все знаете, что за Аленой по молодости ухаживал и Фрол Минаев, за что был бит Стенькой неоднократно.
– Так он же у него в дружках ходит, – перебил Яковлева Сидельников.
– А давай я тебе раза два морду побью да еще женку от тебя уведу! Будешь ты мне тогда дружком али нет? – с ехидцей спросил Яковлев.
– Конечно, нет, – насупился Сидельников.
– То-то и оно! А Фролке каково! Силой он его взял в дружки! Да и слухи до меня доходили, якобы трепал в кабаке Фрол по пьяному делу, мол, все равно со Стенькой сочтусь. Вот это, казаки, надо взять в первую голову.
– Ох, и хитер ты, Корнило! Язви тя! – восторженно похвалил атамана Игнатий Сидельников.
Подперев рукой щеку, сидела у раскрытого окна Алена Разина – статная женщина с чистыми, как родник, глазами. Тяжелая золотистая коса аккуратно уложена на голове. Алена была уже немолодая, но в самом расцвете сил, когда женщина находится в прекрасной поре особой привлекательности – в своем материнском величии и женственности. На белом лице со здоровым румянцем ярко выделялись красивые чувственные губы. Глаза, обрамленные длинными золотистыми ресницами, полные печали, смотрели задумчиво на цветущий сад. Алена пела своим мелодичным, мягким голосом, в котором чувствовалась грусть, душевная тоска.
Ты, рябинушка,Да ты кудрявая,Ах, ты кудрявая,Да ты моложавая.Ты да моложавая!Ах, ты когда взошлаДа когда взросла,Да по зорям цвела,Да в полдень вызрела.Не допев песню, задумалась: «Где же ты, Степушка, сейчас? Может, в лихой битве, может, уже татарская стрела сразила тебя?»
Последнее время всякие слухи доходили до нее. То болтали подгулявшие Степановы завистники, будто сгинул в степи атаман, то вдруг говорили, что напал он с казаками на купеческий караван и разграбил его, и ждет его теперь плаха.
Наслушавшись всяких разговоров, приходила домой Алена, падала в постель и долго навзрыд плакала.
– Ох, что будет-то, что будет?! – горько вздохнула она, и непрошеная слеза покатилась по щеке. Смахнув слезу, она прислушалась: в саду бегали дети – Афанасий и Алексей. Ребята играли в казаков, дрались деревянными саблями, скакали на воображаемых конях – суковатых палках.
Многие дни своего замужества Алена прожила одна. Беспокойный по своему характеру, Степан почти не жил дома. То подолгу находился со станицей в Москве, то ходил посланником к калмыцким тайшам – для улаживания дел войска Донского. А если не было никаких дел, просто бродил по верховым городкам и станицам, где собирался голый люд, бежавший из России от жестоких бояр и помещиков. Пробовала Алена прибрать Степана к рукам, чтобы жил, как все: хозяйством обзавелся, курень, как следует, построил, был степенным и богатым, как все домовитые казаки. Да где там! И слушать о такой жизни он не хотел. Первое время плакала, ругалась, корила мужа своего за беспутность, ссорилась, даже уходила от него, но Степан, возвращаясь из своих скитаний, веселый, по-прежнему неукротимый, уговаривал ее вернуться в их покосившийся курень, клялся ей, что больше никуда не двинется из дома. Брался со всем своим жаром и страстью за домашнее хозяйство, в доме и на подворье наводил порядок, но потом снова впадал в грусть. Подолгу сидел у окна, о чем-то думая, или начинал метаться по двору, ища занятия. Часами мог слушать старых казаков о былых походах и славных битвах с крымскими татарами и турками. Тогда он был весь во внимании, слушал с загоревшимися глазами, лишь изредка встревая в повествование рассказчика, чтобы сделать замечание о неверных действиях казаков в их военных делах.
В конце концов, махнула рукой Алена на все дела Степана, стала жить заботами по дому, ждала вечно странствующего мужа, растила детей. Зато с ней он был необыкновенно ласков, терпелив, никогда не обижал, любил страстно, самозабвенно, а для казачки что еще надо, а то, что гуляет по своим делам, так все они, казаки, такие. Может, под старость лет и образумится, решила про себя Алена и больше к Степану с разговорами о домовитости не приставала. Да и правда, не держаться же за ее юбку, тем более такому сильному и смелому казаку, которого все люди уважают и прислушиваются к его совету. Недаром, как только Степан появлялся в городке, так сразу же в их дом являлись станичники. Шли к Разину за советом и просто поговорить, узнать, что делается в войске Донском, а порой и попросить заступиться перед атаманом или старшинами.
Однажды, случайно подслушав разговор мужа с Иваном Черноярцем в саду, когда те, не опасаясь, что их кто-нибудь услышит, вели речь о своих делах, вдруг поняла, что ее Степан не просто шатается от безделья по городкам, а затевает со своими товарищами большое дело. Хочет он помочь людям обездоленным, голым. Тогда-то и посмотрела она на своего мужа совсем другими глазами. Оказывается, не знала она, что у Степана в душе творится, считала его шалопаем и чудаком. А тут вот какие серьезные дела муж делает. Глядела она на него удивленными глазами и думала: а может, ему сам Бог предначертал все это. Видела, как слушаются его казаки, как ему верят, как норовят угодить ему, и поняла, что ее Степан совсем не простой человек.
Сзади послышались шаги. Обернувшись, Алена с удивлением увидела крестного отца Степана атамана Корнилу. Она уже забыла, когда бывал у них Яковлев в последний раз.
– Грустишь, хозяйка? – спросил, улыбаясь, атаман.
«К чему бы это?» – подумала женщина, боясь плохих вестей. Грустно ответила:
– Загорюешь тут: ребята растут, а отца редко видят! Да и трудно одной-то по хозяйству! Хотя я и привычна ко всякой работе, а все равно тяжело!
– Это ты правильно сказала, Аленушка! Возьми вот ребятам твоим гостинец, – и выложил на стол расшитый мешочек со сладостями. – Женка для них сама стряпала.
Алена позвала детей. Они прибежали: чумазые, вихрастые, веселые. Увидев незнакомого человека, потупились, боясь подойти к столу.
– Идите сюда, ребята! – позвал, ласково улыбаясь, атаман, взял два пряника и сунул им в руки. – Бегите, детки, играйте, – сказал Корнило, погладив мальчишек по голове. Дети убежали снова в сад.
– А Фролка-то хоть помогает тебе?
– А что Фролка?! – вздохнув, ответила Алена. – Дело его холостяцкое: либо с девками тешится, либо в кабаке бражничает.
– Трудно ты живешь, Алена, – посочувствовал атаман. – Я ведь как думаю: а не образумить ли нам Стеньку? Я ведь вам не чужой!
«Что-то Корнило сегодня в родственнички к нам набивается? Видно, Степушкины дела не так уж плохи», – подумала казачка.
– Я бы перед Москвой похлопотал о прощении. Надо бы, Алена, отговорить его от воровских дел!
– Ты же знаешь, Корнило, я уже все глаза выплакала: как с ним ни билась – и лаской, и руганью, а он все равно – свое! Жаль ему людишек сирых и обездоленных. Всех бы пригрел! Не послушает он меня! Даже и говорить об этом не стоит.
– Вот дьявол крестничка послал! – с сожалением молвил атаман. – А может, вместе бы подумали, может, что и надумали?
– А что тут думать, бесполезно все это, только еще больше осерчает. Не любит он, когда в его дела вмешиваются.
– Все же, Алена, давай попробуем послать казаков от тебя и войска Донского с посулами. Казаки поговорят с ним от тебя и от меня. Может, образумится? Жалко мне его! С малых лет с ним возился. Обещал я покойному другу своему Разе помочь поставить его ребят на ноги. Ивана вот не уберег. Может, Стеньку образумим.