Буратино
Шрифт:
Все дети рождаются с двумя одинаковыми полушариями головного мозга. Двумя правыми. Потом у некоторых начинает нагружаться, работать левое. И полушария расходятся по структуре. Левое управляет правой половиной тела. Правой рукой. Оно обеспечивает, например, абстрактное, логическое мышление. Мужские элементы психики. Потому и говорят: "Женщинами рождаются - мужчинами становятся". Кстати, не все. В смысле -- становятся. Многие так и остаются. Как родились. Имеется в виду -- из мужиков.
И не надо сравнивать - кто выше, кто ниже. Эмоционально, сенсорно - женщины в массе своей более продвинуты, чем мужчины. Их восприятие мира шире и, часто, глубже. Почти всегда - быстрее. Женщина женщину понимает с полу-взгляда. При первом
А вот физически, мускулисто-скелетно - женщины слабее. Ну и не надо ждать от тюльпана строевой древесины. Для "на доски распустить" нужно другое.
Кстати, местные это хорошо понимают. Есть чётко определённый круг дел, работ, которые только мужские. Есть только женские. И вторгнутся в чужое - только под угрозой смерти. Да, баба может пойти за плугом. Как и корову можно в запряжку поставить. Под угрозой голодной смерти.
Кстати, этого только всякие попадуны с попаданками не понимают. Есть куча норм поведения, настолько естественных и очевидных, что о них и говорить не надо. Как по утрам зубы чистить. Никогда мужчина не пойдёт с коромыслом по воду. Натаскать вёдрами из речки - само собой. Что на полив, что в баню. Принять во дворе у жены с коромысла - с удовольствием. Если сильно припрёт - даже в деревенском колодце воды набрать и принести - деваться некуда. Но - ведра в руках. Вообще, деревенский колодец - чисто женское место, дамский клуб. Мужчина там - или самому напиться, или срочно коня напоить, или горемыка, у которого все бабы и девки в доме - в лёжку лежат.
Никогда женщина не возьмёт сапожное шило. Не потому что ума нет и уколоться может. Вся упряжь, вся кожа и шкуры в доме - мужская работа. И наоборот - мужчина берет портняжную иглу или на походе, или бобылюя.
У каждого в доме - своя работа. Не сделаешь - будет всем плохо. И этой своей, хоть мужской, хоть женской столько... Права на чужое...
– даже и надкусить сил нет.
Меня еще в прежней жизни как-то поразила фраза одного из советских писателей-почвенников. Он описывал своё крестьянское детство уже в двадцатые голы двадцатого века. Рассказывал, в частности, кто из семьи где спал. А вот где мать спала - вспомнить не мог. Потому что ни в детстве, ни в юности никогда не видел свою мать спящей - она вставала до детей и ложилась после.
Чуть благосостояние в большой семье поднимается - дом разделяют на две половины. Мужскую и женскую. Не только во избежания несанкционированных сексуальных связей или из прочих приличий. Просто - каждому - своё. Разным - разное.
Вот, примерно, такой текст у меня в голове крутился, когда мы встали на ночлег где-то в лесу, поужинали, и Марьяша воркующим голоском попросила меня сполоснуть миски. Что она не для меня воркует - понятно. Но как-то обижаться - глупо. Она взрослая, самостоятельная женщина, знает что делает. И понять её можно. Одно дело - трахаться со странным подростком, лысым, мелким, с железным ошейником из цепи на шее. Вообще - чужим и непонятным. А другое дело - взрослый парень, красавчик кудрявый. Нормальный, с которым и по-кокетничать можно нормально. Можно весь спектр опробовать - подход-отход, взгляд-улыбка, намёк-каприз. В разных вариантах и оттенках. Сердечко замирает. Брачные игры хомосапиенсов со всеми прелюдиями и увертюрами. И вообще, хоть и сам кудреват, а смотрит восхищённо. А какой женщине не в радость восхищённый взгляд молодого красивого мужчины. Просто для поддержки тонуса-самочувствия.
Чем еще хороши феминистки - отучили мужчин ревновать. Это за своё можно переживать и дёргаться. А когда оно само по себе, самоходное, равноправное... само ходит, само себе правит... Встретились и разошлись. Не ребёнок.
Так что, когда по возвращению после мытья посуды я увидел у костра только задремавшего Ивашку - не задёргался, а спокойно улёгся под телегу спать. Нагуляется парочка - завтра кемарить будут. А за конями кому-то смотреть надо.
Сам дурак: сам же давно понял, что мир весьма туго и плотно связанная сеть. Распустишь один узелок, оборвёшь одну нить - и начинают отвязываться другие. Вполне может хлестануть так, что и глаз выбьет. Освободившаяся нитка... Попасть под удар с непредсказуемой стороны. Головой понимал, а вот чутья на каждом шагу...
Проснулся я от того, что меня за ногу потащили из под телеги. Спросонок только и успел что ухватить свой дрючок. Он под колесо попал - вытаскивание несколько остановилось. Меня дёрнули посильнее. Я другой ногой пнул куда-то, попал. Хватка на ноге исчезла, и я выскочил из-под телеги, глупо моргая со сна глазами. Напротив сидел на земле Степко. Он-то меня и тащил, ему-то я в лицо пяткой и попал. Теперь он ругался. И собирался повторить-продолжить. Так что я первым делом отскочил за телегу и только собрался выяснить - чего это он, как от костра моё недоумение озвучил Ивашко:
– - Эй, Степко, ты чего мальцу спать не даёшь?
– - А того, что этот малец - холоп беглый. Мне баба про то сказала. И вообще, провели тебя, дурня старого. Вовсе она не сотника смоленского дочка.
– - Как это? А кто?
– - А... Курва какая-то. Я её когда завалил, у неё платок-то с головы и слез. А она, слышь ты, стриженная. Бритая. Наголо. Как самых прости господи... И не только на голове. Это ж как блудить надо, если ей и на потаёнке волосья повыстригли. Курва она курвущая. Тоже, поди, из холопок. Спёрла, видать, у хозяйки платье. А может и у убитой стащила. И убёгла. Да вот похоть бабская пересилила - с настоящим мужиком захотелось. Ну а уж я-то... Отымел её как хотел. Она сперва еще и дёргаться пробовала. Уж я её и поучил - как должно курве безволосой перед мужем добрым себя вести. Теперь-то она шёлковая будет. До Лоева доведём, а там на торг - если сыска нет - продадим. С долга твоего половину вырученного спишем. Вставай давай - рабёныша ловить.
– - Не, Степка. Чегой-то ты... Не надо его ловить - это не рабёныш, а княжич. Байстрюк княжий. Точно знаю.
– - Совсем сдурел. Какой-такой княжич? А хоть бы и ублюдок княжеский - дороже пойдёт. Опа.
Пока шёл этот диалог, Степко пытался подойти ко мне поближе. Мы с ним кружили вокруг телеги. Тут он ухватил с телеги кнут и стеганул меня по лицу. Я инстинктивно закрыл глаза правой рукой. Кнут обвился вокруг неё, и Степко дёрнул на себя. И сам рванулся вперёд - перескочить через телегу. Я автоматически ткнул ему в лицо дрючком в левой руке. Ближний кончик дрючка проскочил над бортиком телеги и, при обратном движении, упёрся в него. Дальний, со следами моих зубов, приподнятый и направленный в лицо прыгнувшего Степко, попал ему в правую часть переносицы, чуть спружинил и соскользнул в глазницу. Степко, кажется, пытался дёрнуться назад, но тело в движении через телегу останавливать уже было поздно. Дрючок вошёл в глаз, затем в мозг, упёрся в затылочную кость изнутри, спружинил. Тело, вместе с моим посохом в глазу, на пару мгновений застыло. Затем медленно завалилось на бок, с телеги на землю. Мой посох остался торчать из глаза убитого вертикально вверх. Глубоко вошёл. Мне пришлось наступить своей босой ступней Степко на лоб, чтобы двумя руками выдернуть своё оружие. Из глаза сначала плеснуло чем-то очень темно-красным. Потом начала выдавливаться какая-то серая каша с белыми и красными вкраплениями.
Сзади от костра раздался какой-то хрип. Я обернулся. Ивашко, пытаясь подняться, выпучив глаза, одновременно и одеваясь, и подхватывая вещи, и выставив вперёд свой нож, тыкал в мою сторону рукой и хрипел:
– - Ты... ты... ты его убил!
Точно. Убил. И буду убивать. Всех, кто собирается мною на торгу торговать. Кто надумает меня снова холопом сделать. Уничтожу. Одного -- уже...
А насчёт Ивашко... Лучшая защита - нападение.