Бурелом
Шрифт:
ГЛАВА 13
После убийства сербскими националистами наследника австро-венгерского престола Франца Фердинанда, появились упорные слухи о войне с немцами. Докатились они и до Косотурья.
Василия и Прохора призвали в армию досрочно. Накануне парни зашли к Красикову.
— Вот что, други, — усаживаясь по обыкновению на верстак, заговорил Кирилл, — большие дела будут в России, много придется пережить нам. И в солдатских шинелях вы встретите хороших людей. Только прислушивайтесь
Долго шла задушевная беседа Красикова с новобранцами. Кирилл Панкратьевич крепко обнял своих друзей.
Парни постояли у порога, посмотрели еще раз на хозяина и молча вышли. Расставаться было нелегко. Они любили его за сердечное отношение к ним, за простоту, за те зимние вечера, когда он раскрывал им глаза на жизнь, рассказывал о людях, которые не щадя сил боролись за новый мир, без мироедов.
Дня за два до отправки рекрутов по улицам Косотурья расхаживали празднично одетые парни и девушки, играла гармонь, слышались частушки и песни.
Последний нынешний денечек Гуляю с вами я, друзья...В избах раздавались пьяные голоса мужиков и плач женщин.
Андриан был хмур. «Как будем жить? Стареть стал, частенько поясницу ломит, согнуться не дает. А тут, как на грех, Василка в солдаты берут. Беда». Он тяжело поднялся с лавки и посмотрел на понуро сидевшую у печки жену.
— Не забудь парню рубаху, штаны и свежие портянки положить в мешок. Ну там сухарей, кружку. Только ту, что недавно купил, коричневую, эмалированную. Жестяную не клади: горячего чаю из нее не напьешься, а солдату каждая минута на привале дорога. Ложку не забыла?
— Все собрала. — Старая женщина погрузилась в свои нерадостные думы.
— Дома не сидит, — продолжал говорить Андриан. — Опять, наверное, утянулся к Гликерии. И што он привязался к ней? Как ровно на ней весь свет клином сошелся и нет ему девок в Косотурье. И ту хвалить шибко нечего. Сорок дней не прошло, как помер Савелий, а ей уж не терпится скорее на свидание.
— Молоды оба, — неохотно отозвалась жена, — лучше бы поженились.
— Тоже сказала, — протянул Андриан. — Парню в солдаты идти, а там женят с винтовкой и маршируй. Против Гликерии я не супорствую, работящая. Но сейчас и не время говорить об этом. — Андриан вновь опустился на лавку и, прислушиваясь к звукам гармошки, которые доносились с улицы, задумчиво побарабанил пальцами по подоконнику.
С тех пор как была получена повестка о призыве Василий больше находился в избе Ильи с Глашей. Ее родители уже считали его близким человеком и встречам не препятствовали.
— Пускай лучше дома сидят, чтобы меньше пялили на них глаза, — говорил Илья жене. — И так парни хотели ворота дегтем вымазать.
— А если Василий уйдет в солдаты, кто будет ее защитой?
— Пока жив, дочери в обиду не дам. — Старый солдат пристукнул деревяшкой об пол. — Туго придется — отвезу опять на кордон.
В это время во дворе под навесом, скрытые от людских глаз поленницей дров, сидели, прижавшись друг к другу, Глаша и Василий.
— Боюсь я, Вася, оставаться без тебя, — шепотом сказала она.
— Кто тебя тронет? — начал успокаивать Обласов. — Наши ребята не заденут. Камышинские? Пускай попробуют на свою голову. Скажу Красикову — живо их образумит.
— Лукьяна боюсь.
— Так ты ж не в его доме живешь. В лес одна не ходи и волки не съедят, — пытался пошутить он, но шутки не получилось. На душе обоих было тяжело.
— Ходит старый пес по пятам, — Гликерия припала к плечу Василия. Наступило молчание.
Вечерние сумерки легли на Косотурье. Василий с Гликерией вышли за околицу села. Вот и знакомый лесок, в котором они встречались раньше. Василий опустился на землю. Положив голову на его колени, Глаша запела:
Разлука ты, разлука, чужая сторона. С милым разлучила навеки ты меня...Не выдержав, заплакала.
— Зачем навеки? Вот выйду из солдат, поженимся, — начал успокаивать ее Василий.
Мерцали звезды. Пролетела какая-то птица, гукнул филин, и снова стало тихо.
— Вася, возьми мою ладанку. В ней крестик и горсточка земли. Крест будет хранить тебя от врага, а земли я насыпала, чтобы не забывал Косотурье и меня. — Глаша слабо улыбнулась и надела ладанку на его шею.
Василий молча привлек к себе Глашу. Вернулись они в село на рассвете. Когда взошло солнце, в окно Андриановой избы постучал десятский:
— Василка — к управе. Там рекрутский сбор, — прокричал он и торопливо зашагал к очередным домам.
Одетый в новую холщовую рубаху и шаровары из домотканого сукна, заправленные в сапоги, Василий молча посидел по обычаю со стариками на лавке, затем поднялся на ноги, шагнул к отцу и опустился перед ним на колени.
— Благослови, тятя.
Андриан взял из рук жены старую, потемневшую от времени и копоти, икону и, сделав троекратное знамение над головой сына, произнес:
— Бог тебя благословит, — и передал икону жене.
Василий припал к ногам матери.
— Благослови, мама.
Дрожащими от волнения руками старая женщина сделала в воздухе крестное знамение и, не выдержав, заплакала. Катились беззвучно слезы из глаз Андриана, да и сам Василий чувствовал, что вот-вот разрыдается. Проглотив подступивший к горлу тяжелый ком, он поцеловал родителей и вместе с ними вышел на сельскую площадь, где стояла управа.
Народу там собралось уже много. Слышался плач женщин, пьяные голоса рекрутов и выкрики писаря, проверявшего по списку новобранцев. Тут же невдалеке стояли подводы.