Бурелом
Шрифт:
Офицеры вышли.
Вернувшись от коменданта в свой барак, они начали совещаться. Как быть? Старшие по чину настаивали на отправке рядового состава во Францию, где, по слухам, находился экспедиционный корпус русских войск, с тем, чтобы бороться до победного конца вместе с французами. Небольшая группа молодых офицеров тянула в Россию. В тот день так и не договорились. Вопрос был решен на митинге.
— Солдаты! Вы принимали присягу на верность царю и родине, — взобравшись на табурет, начал один из офицеров. — Царь отрекся от престола. Династии Романовых,
— Пускай отправляют домой!
— В Россию!
— На родину!
— К своим домам!
— Товарищи! — Прохор энергичным движением отстранил оратора и, заняв его место, выкрикнул: — Опять господа офицеры хотят нас гнать в окопы! Не пойдем! Война нам осточертела. Вы здесь ни одной тачки не вывезли из котлована, камни на себе не таскали, киркой и лопатой не работали, — повернулся он к группе офицеров. — А теперь еле живых людей думаете в окопы загнать? Не выйдет!
Товарищи! Я предлагаю избрать комитет, который бы, занялся отправкой военнопленных на родину. Кто за это, поднимите руки. Ясно вам? — кивнув головой на лес рук, обратился Прохор к группе офицеров.
После Черепанова выступили военнопленные из других бараков. В тот день на митинге был избран комитет из пяти человек для переговоров с немецким командованием об отправке военнопленных в Россию. Председателем комитета стал Прохор Черепанов.
В те дни он не знал покоя. С вагонами было плохо. Нужно было позаботиться о хлебных пайках, а на дорогу их выдавали мало, и военнопленные добирались до пограничной полосы голодными, разутыми и раздетыми, но с горячим желанием скорее вернуться к своим очагам.
Перед отправкой последнего эшелона в апреле 1917 года в барак к Прохору зашел знакомый ему доктор и, потирая оживленно руки, произнес с довольным видом:
— Нах Русланд ист Ленин ангекоммен — в Россию возвратился Ленин, — и похлопал Черепанова по плечу. — Балд вирд эс фриден зайн — скоро будет мир!
Прохор с чувством потряс руку доктора.
— Спасибо! Это большая радость для нас — Ленин! — О нем Черепанов впервые услышал от Кирилла Панкратьевича Красикова там, в Косотурье. Имя Ленина прозвучало в далеком от родины немецком городе Аугсбурге. Ленин в России! Прохор с трудом дождался последнего эшелона и вместе с другими военнопленными уехал на родину.
ГЛАВА 16
Месяца через два после ухода Василия в армию Гликерия вновь уехала к больной тетке на кордон.
— Теперь мне будет полегче, — обрадованно говорил ей дядя. — Феоктиса на ноги жалуется,
Гликерия и сама была рада уехать из Косотурья. Все ей здесь опостылело. А тут еще Лукьян с разговорами начал приставать. Прошлый раз встретил на улице, остановил и говорит:
— Ты зашла бы как-нибудь вечерком к нам. Мы с Митродорой хотим тебе корову благословить. Как-никак, а все-таки робила у нас.
— Не нужна мне ваша корова. — Гликерия сделала попытку обойти Лукьяна, но старый Сычев, воровато оглянувшись по сторонам, промолвил вкрадчиво: — Ежели корова не нужна, найдем что-нибудь на замену. Серьги золотые можно купить, ну там бархату на душегрейку.
— Иди ты от меня, старый кобель, — с возмущением произнесла Гликерия и решительным движением отбросила руку Лукьяна со своего плеча.
Сычев волком посмотрел ей вслед: ишь ты, гордая. «Ничего, будет время — обломаю», — успокоил он себя и, заложив руки за спину, не спеша зашагал к своему дому.
Перед отъездом на кордон Глаша сходила в знакомый лесок, где встречалась с Василием, побывала у Камышного, постояла на плотцах, любуясь вечерним закатом, и, опустив голову, тихо побрела вдоль берега.
Рано утром выехала из Косотурья на кордон.
Потекли дни, похожие один На другой. Умиротворяющая тишина леса, заботливое отношение стариков благотворно подействовали на Глашу, и она начала поправляться. Меньше было приступов тоски и отчаяния.
Приближалось бабье лето, дни стояли яркие, полные тепла и света. Над лесными полянами носились беззаботные стрекозы, на жнивье в лучах солнца блестели серебристые паутинки. Но порой налетит холодный ветерок, прошумит листвой в начинающейся позолоте берез и осинника, всколыхнет дремавшую рябину и умчится на поля, сумрачно глядевшие на пасмурное, предосеннее небо.
Дом лесника стоял на солнцепеке, кругом была вырубка, и молодые посадки сосняка тени не давали. За домашними постройками раскинулся огород, конец которого примыкал к дороге.
Подоив с утра корову, Глаша выгнала ее за ворота и, взяв железную лопату, пошла в огород копать картофель. Часа через два до ее слуха донесся стук колес, из-за поворота показалась легкая двуколка, запряженная рослым конем серой масти, которым управлял человек в форменном кителе и фуражке лесного ведомства.
«Чиновник какой-то», — подумала Глаша и поправила юбку. Заметив молодую женщину, приезжий пустил коня шагом, а поравнявшись с ней, вежливо приподнял фуражку.
— Здравствуйте! Вы что, живете на кордоне?
— Ага. Тетя хворает, а я помогаю по хозяйству.
— Феоктиса Спиридоновна болеет? Ах, какая жалость. Вы, значит, ей племянница?
— Ага.
— Очень приятно. — Приезжий погладил небольшую клинышком бородку и, сняв с длинного с сизым оттенком носа пенсне, висевшее на шнурке, аккуратно протер стекла. — Прелестно, прелестно, — закивал он головой. — Как вас зовут?
— Глаша.
— Чудесно. А хозяин дома? — спросил он уже деловито.