Бурелом
Шрифт:
— Уехал в седьмой квартал. Да вы заезжайте. Я сейчас открою вам ворота. — Глаша вышла из огорода и быстро зашагала к дому лесника.
— Хороша канашка, — прищелкнул пальцами приезжий и погладил жидкие усы.
— Тетя, какой-то человек приехал на двуколке в форме, в очках со шнурком.
— А-а, — протянула Феоктиса, — это таксатор [4] Олимпий Евсеевич Веньчиков. Поставь ему маленький графин, нарежь огурцов, вскипяти самовар, ну там хлеба дай. Пускай ест.
4
Таксатор —
Глаша вышла на кухню и стала наливать воду в самовар.
— Вы не беспокойтесь. Чай пить я не буду, сыт, — сказал гость. — Вот если найдется у вас что-нибудь посущественнее, прошу. — Повесив фуражку, он погладил жиденький хохолок и уселся за стол.
— Я вижу одну рюмку, а где же вторая? — Олимпий Евсеевич ласково посмотрел на Глашу.
— Я не пью.
— Гм, что же вы пьете?
— Квас, воду. Пить водку — не женское дело. — Подперев щеку рукой, Глаша прислонилась к печке, наблюдая за таксатором.
Веньчиков налил рюмку, поднялся из-за стола и направился к Глаше.
— Одну. Ради знакомства, — протягивая ей рюмку, наклонив голову, произнес он галантно. Глаша замахала рукой:
— Нет-нет, мне надо картошку копать. Угощайтесь. — Она исчезла за дверью.
Опорожнив графинчик, Олимпий Евсеевич осоловело посмотрел на потолок и, вспомнив что-то, вышел из-за стола. Накинул на плечи китель, надел фуражку, повернулся раза два перед зеркалом и, довольный собой, вышел на дорогу. Повертел головой по сторонам. Заметив Глашу в огороде, выпятив грудь, зашагал к ней. Подошел к изгороди, оперся на жердь и, козырнув по-военному, спросил:
— Я вам не помешал?
— Нет, — отряхивая ботву, ответила Глаша.
— Позвольте вас спросить, — заговорил учтиво Веньчиков, — вы девица или замужняя?
— Вдова.
— О, — только и мог вымолвить приезжий. В голове Олимпия Евсеевича заколобродило. — Может, вам помочь? — Таксатор уже занес ногу на изгородь.
— Нет, управлюсь сама.
— Вы такая стеснительная. Да мы вдвоем живо картошку выкопаем. — Веньчиков лег грудью на верхнюю жердь. Не выдержав тяжести, та переломилась, и таксатор упал в крапиву, обильно росшую возле изгороди. Глаша закрыла смеющееся лицо концом платка.
— Кажется, я совершил не совсем удачное сальто-мортале, — пробормотал Веньчиков, разыскивая слетевшую с головы фуражку. «Однако здорово жжет проклятая», — подумал он и начал усиленно тереть руку об руку. Закончив с этим занятием, галантно раскланялся с Глашей и поспешно зашагал к дому. Через час, когда Глаша стала носить картошку в подполье, Веньчиков мирно похрапывал на лавке.
То ли стук ведра, то ли крышки погреба, куда Глаша ссыпала картошку, разбудил таксатора. И он, зевая, сел вновь за стол. Приподнял графинчик и посмотрел его на свет. Там было пусто. Перевел глаза на Глашу.
— Надеюсь, не оставите без внимания. — Олимпий Евсеевич слегка постучал вилкой по графину.
— Сейчас. — Глаша вышла к Феоктисе. — Тот исшо просит водки, — кивнула она на горницу.
— Налей. Вино в буфете. Пускай лакает, — недовольно произнесла Феоктиса.
Глаша наполнила графин и поставила на стол сковородку жареных грибов в сметане.
— Угощайтесь.
Веньчиков с аппетитом принялся за еду. Глаша продолжала ссыпать картошку в подполье, не забывая закрывать его крышкой. «Свалится еще с пьяных глаз», — подумала
Он шагнул к Глаше и, когда женщина нагнулась над подпольем, неожиданно обхватил ее за талию.
— Не лапайся! Стукну ведерком по башке, — будешь знать, как приставать. — Она не боялась тщедушного Веньчикова. Крепкая, привыкшая к тяжелому физическому труду, Глаша в любую минуту могла дать отпор этому поганцу, как она мысленно называла Веньчикова.
Таксатор глупо ухмыльнулся и отошел к столу. Глаша подмела пол в горнице, сенках и принялась за крыльцо. Показался Веньчиков. Спустился по ступенькам мимо Глаши, воровато оглянулся и оплел длинными руками упругие бедра женщины. Потянул к себе. Гадливое чувство заставило круто повернуться к таксатору и сильным толчком отбросить его от себя. Веньчиков запнулся о стоявшую сзади лохань и шлепнулся в грязную воду. Полетели брызги. Проходивший мимо петух подпрыгнул от испуга на месте и, выкрикнув сердито что-то на своем языке, взлетел на предамбарье.
Веньчиков очумело посмотрел в спину удалявшейся Глаши и, выбравшись из лохани, влез на сеновал. Через некоторое время у входа на шесте печально повисли мокрые брюки таксатора с зеленой каемкой по шву, из кармана которых торчал белый платочек — знак полной капитуляции. Сам хозяин спокойно похрапывал на сене.
На следующий день, избегая встречаться глазами с Глашей, он отправился на работу вместе с лесником.
А наутро сухо простившись с хозяевами и слегка кивнув Глаше, он уехал в город.
ГЛАВА 17
Отречение царя от престола косотурцы встретили по-разному. Беднота искренне радовалась, надеясь на передел пахотной земли, о которой хлопотали несколько лет. Мирские сходки проходили часто, на них коноводили фронтовики.
— Граждане, — взмахивая шапкой, говорил Автоном Сметанин, недавно вернувшийся после ранения с фронта. Жил он до войны на окраине Чистого, имел небольшой надел земли, прирабатывал извозом, мужик был тихий, про которых обычно говорят: «воды не замутит». А как вернулся с фронта, будто кто его подменил — ни одна сходка не проходила без него. «Похоже, хватил на фронте фунт лиха и ополчился на богатеев», — думали про него сельчане. — Граждане! — повторил он, когда стих шум сходки. — Хотя царя и нет, но порядки остались прежние. Нарезку земли наши новые управители делать не будут. Не в их, значит, интересах. Посудите сами. Кто в управе? Опять Лукьян Сычев — первый богатей Косотурья, да бывший писарь Крысантий Каретин заделался секретарем. Можно от таких людей ждать добра?
— Те же штаны, только назад пуговицей, — раздалось из толпы.
— Значит, так, — продолжал Автоном. — Общество свободной земли не имеет, а бабы рожают каждый год. Где взять земли для надела?
— Отрезать у Сычева, отобрать у церковного прихода! — послышалось среди собравшихся.
— В Камагане у Бессонихи надо землю отнять.
— Правильно! Ей земли для наживы, а нам быть бы живу.
— Гонит нужда и волка из колка. Сколько земли пропадает в степи, не сочтешь. А кто был хозяин? Царь да богатые люди. А мы бьемся на старых наделах.