Буревестник
Шрифт:
Поднимаемся на второй этаж и сразу находим жертву. Уже как будто готов - лежит на диване, закрыв глаза. Я достал пистолет, дулом стукнул Вестона по локтю. Он глянул злобно и надменно.
– Кто вы такой? Чего вам нужно!?
– Только это.
Я прицелился ему в лоб.
Идеальный момент для выстрела! Но,
– Нет! Не надо! Подождите! Пожалуйста, подождите! Несколько минут!...
– Ждёте гостей? Может, Барбера Крукшенка? Я охотно пристрелю и второго бабника.
– Нет-нет, никто не придёт! Я вас знаю? Вы ведь здесь не случайно! Я вас чем-то обидел!? Давайте поговорим! Мы же люди! Люди! Так нельзя! Что я сделал!?
– Если вы и впрямь считаете себя человеком, то попробуйте держаться чуть достойнее. Представьте, что на вас смотрит Миранда Грей.
– Миранда!? Вы знали её!? Что с ней!? Неужели!?...
– Я любил её. Я делал всё, чтоб заслужить взаимность, но она просто бредила вами. Болела вами. Умерла от этого.
– Миранда... умерла!?... О нет! Вы!... Я... тоже!... Это... это несправедливо! Так не должно!... Вы правы!... Мне так жаль!...
– Я - прав!? Вы спятили!? Как я могу быть прав, если позволил этому случиться!? Она была... так прекрасна!... Такое... чудо!... Боже! Что это? Что играет!?...
Да, музыка сменилась, вместо горластой толпы звучал один орган, так протяжно и грустно, что в одном аккорде было больше горести, чем в трёх Реквиемах, но при этом так спокойно, словно бушующее море улеглось вдруг тёмным гладким прудом. И я стал как раненый, которому ввели наркоз. Я позабыл, где нахожусь, и даже ничего не видел, кроме этого устройства, где вращалась пластинка. На ней как цветок мака красный круг с письменами. От неё - столб яркого света. В нём зависло тёмное и неуклюжее создание, вроде бражника, но взмахи его бумажных крыльев медленны и тяжелы, как предсмертные вздохи, будто оно камень поднимает на этих куцых лоскутках. И всё-таки справляется, за три святых минуты уходит вверх по звуковым волнам.
И тишина. Лапка проигрывателя поднимается сама собой. Я останавливаю диск, читаю название последней композиции: И.С. Бах. Хоральная прелюдия Фа Минор.
– Что дальше?
– спрашивает Мэриан, - Ты убьёшь его?
– ............... Нет.
– Как же Миранда?
– И лучшие, чем она, умирают,... а живут и худшие, чем он.
– Тогда хотя бы уничтожь его картины.
– Зачем? Человек старался. Тратился на краски, холсты, рамки. К тому же... Всё не так плохо. ... Это непременно написал бы Ренуар, если б дожил до ста тридцати. ... Тут мы кланяемся Босху. ... Вот привет от Климта. ... Привет от Бёклина. ... О! Это настоящее... Да, настоящий Арчимбольдо. ... Наш ответ Кандинскому. ... Ещё один... А лучше всего вон то, видишь, наверху. ... Почти Магритт.
– Ты закончил?
– Ещё минуту.
Я подошёл к полке со всякими безделушками, нашёл сине-белую вазу, разбитую когда-то и склеенную снова. Два дьявольски разъярённых всадника гнались на ней за маленькой робкой ланью. Убрал оружие в один карман, а из другого вынул фотографию Миранды, поцеловал её и приставил к фарфору так, чтоб заслонить уродливый рисунок.
– Теперь всё.
У лестницы меня догнал дрожащий голос:
– Погодите! ... Оставьте мне ваш пистолет!
Я чуть повернулся, ответил:
– Не могу. Подарок друга.
И вот мы на улице. Вокруг люди, велосипеды, машины. Все возвращаются с парада.
Снимаю перчатки, отправляю их в урну.
Мэриан молчит, глядя под ноги, само разочарование.
Мне тоже грустно: бросит ведь теперь, кому нужны такие!...
На углу, уже у мотоцикла к нам подходят четверо полицейских. Старший обращается ко мне:
– Эй, парень, огонька не будет?
– Нет. Простите.
– А у твоего дружка?
Мэриан двуручным рывком распахивает чёрную блузку, чтоб показать, какой она дружок, и прибавляет:
– А огонь...
И смотрит на меня. Я тоже на неё смотрю, хочу запомнить такой навсегда.
– ... только в сердце, - говорит она.
Мы обнимаемся, целуемся у всех на глазах, но обыватели нас не бранят, а полицейские не дуют в свистки и не машут дубинками: они уже и не такое повидали.
<