Бурлаки
Шрифт:
— У старшины стащил, — объяснил Вахромей. — Он, старый хрен, из Усолья привез. Раздавим давай на мировую.
Утром чуть свет нас вызвали на палубу. Приодетый, в новой форменной фуражке, руки за спиной, по карчеподъемнице разгуливал Сорокин.
— С добрым утречком, ребятушки! — ласково приветствовал он нас. — А сейчас расскажите-ка, как додумались до такого дела?
— До какого? — настороженно спросил Кондряков.
— А плыть сюда. Как оно вышло?
— Голодом сидели, знаешь ли. Думали съездить в деревню за харчами, а Пепеляев
— И правильно делал. Как же ты можешь разъезжать во время службы? Ежели ты, Михайло, умный человек, должен ты рассудить, как и что, почем сотня гребешков. Так-то… Чего теперь делать будем? Ведь придется, соколики, помолясь-перекрестясь, поднять карчеподъемницу на старые места. Бечевой…
— Чего? — возмущенно возразил Заплатный. — Верст за семьдесят вверх по Каме? Нашел дураков.
— А вы разве умные? Как есть дураки. Кто сплавил судно на свою «самку»? Я, что ли? Вы сплавили… Да! Кто не желает служить — не держу… Старший матрос! Распоряжайся, а я пойду сосну маленечко.
Не хотелось снова забираться на глухой плес. Но что поделаешь? Куда уйдешь? До Чердыни, если пробираться туда, будет верст триста. Да едва ли Сорокин согласится добровольно выдать паспорта. А без паспорта в Российской империи жизнь совсем волчья. Кондряков сразу оценил положение и посоветовал:
— Садись, ребята, в лодки. Не все ли равно, знаешь ли, карчи доставать или бечеву тянуть. Все одно.
Оставив на судне старшину, старшего матроса и Катю Панину, мы с бечевой перебрались на берег запрягаться в веревочные лямки.
На берегу, растянув чалку, Заплатный припутал варовые петли, по одной на каждого, и мы выстроились один за другим вдоль берега.
— Тянем!
Медленно, а потом постепенно ускоряя шаг, мы гуськом пошли по глинистому берегу.
При обходе разных коряг, пней и ям канат ослабевал, а затем натягивался, как струна. Терялась устойчивость, меня болтало из стороны в сторону. На первой же версте заныли плечи, спина.
Немилосердно кусали комары. Я вначале, как мог, отбивался от них, а вскоре не стал на них и внимания обращать, так как боль в плечах была сильнее комариных укусов.
В полдень сделали привал. Катя привезла нам на берег обед. Все быстро и жадно поели и прикорнули у разведенного костра. Но через час пришлось снова впрягаться в бечеву.
Я выбивался из сил и в иные моменты уже не тянул, а тащился на канате. За моей спиной ворчал Спиридон Кошелев:
— Это тебе, углан, не качеля. Зачем висишь-то? Шагай, шагай, не оглядывайся.
Иногда он просто тыкал меня в спину кулаком, но от этого мне нисколько не было легче.
Перед моими глазами все время была голая спина Заплатного, усыпанная комарами. Я однажды не удержался, сорвал ивовый прутик и замахал им над спиной Андрея.
— Не машись, Сашка! — сказал Заплатный. — Первое дело — чем больше будешь махаться, тем больше будут одолевать, а второе дело — у меня кожа толстая, ее никакой гнус не прокусит. Давай
Заплатный запел:
С по Дону гуляет,С по Дону гуляет…Мы дружно подхватили:
С по Дону гуляетКазак молодой!И понеслась старинная казацкая песня по Каме-реке. Мы и не заметили, как дошли до излучины, где нас в тот день ожидал отдых.
Так, где бечевой, а где и с помощью якоря-рыскача, мы через неделю добрались до своей прежней стоянки.
Меня вызвал к себе в каюту старшина. Он сидел за столом в очках и щелкал на счетах. Поглядел на меня поверх очков, разгладил бороду и проговорил елейно:
— Опять месяц, слава богу, проробили. Сию минуту жалованье буду выдавать. Ну-кось, позови матросиков…
Один за другим, стали входить в каюту матросы. Чуваши вошли артелью и стали поодаль в уголке. Самый старый из них, Тетюев, быстро-быстро перебирал пальцами. Кондряков при входе ударился головой о притолоку.
— Выросла орясина — больше усольской девки. Башкой до потолка достает. Потри лоб, а то шишка вырастет, — посоветовал Сорокин.
К столу подошел Андрей Заплатный и уставился на старшину.
— Господи Исусе! Вытаращился на денежки. Отойди-ка подальше.
Андрей крякнул басом и отошел в сторону.
— Начнем, братцы, — сказал старшина. — Подходи, Василий Иванович седой.
К столу подошел Тетюев.
— Получай-кося давай свои кровные, заработанные. — Защелкали костяшки. — За месяц тебе причитается тринадцать целковых. Три рубля шестьдесят три копейки долой за харчи. Остается ровнешенько восемь целкачей с полтиной.
Тетюев подумал, что-то прикинул в уме и заявил:
— Господин старшой, больше бы я должен получить-то.
— Не сам считаю. Видишь — счеты. Они, брат, не обманут. Иди с богом. Следующий кто?
— Я! — сказал Заплатный и облокотился о стол.
— Вот лешак, господи прости. Да подожди ты маленечко… Давай сюда Василия Ивановича молодого! — приказал Сорокин.
Молодой чуваш Степан стоял в это время на вахте. Крикнули на палубу:
— Панко! Айда жалованье получать!
Степана пропустили к столу.
— Расписывайся, — предложил Сорокин.
— Мы неграмотные.
— Распишись за него, Ховрин.
Я расписался.
— Сейчас, Андрюха, ты получай. Дело надо по порядку делать. Денежка счет любит, — наставлял Сорокин.
Заплатный получил деньги, не считая их, положил в карман и, хромая, вышел из каюты.
Получила жалованье Катя, расписался в ведомости Спиридон Кошелев, а Степа все еще стоял у стола и переминался с ноги на ногу. Надел на голову фуражку, потом снял ее, потом снова надел.