Бурлаки
Шрифт:
— Никто у тебя ничего не будет отбирать, дядя. Тебе самому дадут хлеба, — попытался успокоить я дядю Ивана.
— Я и то говорю, какой у меня хлеб. У Андрея Гавриловича, действительно, хлебушка хоть отбавляй. Не меньше тыщи пудов нагрузил. Услыхал, что хлеб будут отбирать, взял и запрятал его в болоте, знаешь, куда девки за смородиной ходят, ну, там, где у него зароды. А клади хлебные, что в полях, керосином, говорит, оболью и сожгу, чтобы ни одного колоска «товарищам» не осталось. Умная голова Андрей Гаврилович! В нашей деревне во дворах ямы копают.
— Кто же это ямы копает? Что-то не верится.
— Спиридон, Корма, Матюга Редька, все самостоятельные мужики… Тьфу ты, бес! Не надо бы сказывать-то, — спохватился дядя. — Смотри, никому ни гу-гу.
— Нет! Никому не скажу, дядя.
— То-то… А вот еще говорят, скоро бабы будут общие, да я этому не совсем верю. Сам подумай, отпустит ли от себя жену Алексей Меркурьев? Привалило же чертушке счастье. Сам на медведя похож, а жена первая красавица. Попробуй ее забуксировать, Меркурьев голову оторвет!
— А о бабах кто говорит?
— Чего пристаешь? Кто да кто! Все говорят. Антихристы.
— Наверное, анархисты? — поправил я.
— Леший их разберет. Анархисты ли, брандахлысты ли. Все это, парень, ваша шайка-лейка… Ладно уж. Прощай. Мне пора ехать. Дожил, на соседском коне езжу. На масленой приезжай в гости вместе с Меркурьевым. Хотя он и разбойник, да, видишь ли, мы вместе с ним в Сибири бурлачили. Счастливо оставаться.
— Посидел бы, дядя, со мной… Давно ведь не виделись.
Старик подумал немного, потом решительно встал.
— Нет. Шибко недосуг. Тетка Александра ждет. Поди, уж шаньги напекла, а я с тобой балясничаю.
Разговор с дядей я передал Панину. Мы, в том числе Пирогов и Ефимов, собрались у Меркурьева.
— Предатель затесался в нашу семью, — прямо заявил Ефимов, прослушав мой рассказ. — Все, что мы думаем сделать, передается кулакам. Мы только на днях говорили о конфискации хлеба у кулаков, помните? А сегодня уже по всей волости об этом известно. Тогда только одни партийцы были.
— Значит, кто-то из нас болтает на руку врагам? — жестко опросил Панин.
— А ты говори прямо! — возмутился Меркурьев. — Болтает, а кто именно? За такие шутки «дырки делают».
Панин, пропустив мимо ушей замечание Меркурьева, спросил:
— Ты знаешь, кто такой Чирков?
— Не знаю. Он до моего приезда был у вас начальником милиции. Партийный. Должность свою исполняет хорошо… Ты, Андрей, уж не его ли подозреваешь?
— Тебя, что ли, подозревать? — ответил Панин. — Сколько волка ни корми, он все в лес смотрит.
— Красную речную пехоту надо сегодня же ночью пустить в дело, — предложил Пирогов. — Сделаем у кулаков повальный обыск, а то они так спрячут зерно, что и в три года не найдешь.
Ночью отряд Красной гвардии окружил хоромы кулака Малинина. Панин постучал в дверь. В нижнем этаже блеснул огонек, показался он в одном окне, в другом, в третьем: кто-то шел со свечкой.
Раздались шаги по крытому крыльцу, встревоженный
— Кто там?
— Это я, Ивановна! Панин. Дома хозяин?
— Нетути. Третьего дня в город уехал.
— Эка жалость, — с притворным огорчением сказал Панин. — Я по пути хотел сказать, что на мельнице сегодня не так завозно… Да ты открой. Через двери-то говорить с тобой как-то не тово, Ивановна.
Застучал засов, и дверь отворилась. В сени один за другим нырнули наши ребята.
Ивановна выронила подсвечник с горящей свечой. Стало темно, как в погребе.
— Андрей Иванович! Что это, голубчик мой? Какие люди?
— Свои, Ивановна, — невозмутимо ответил Панин. — Догадываешься, поди, за чем пришли?
— Разбойники! Чужим хлебушком хотите попользоваться, когда своего нету, — запричитала старуха.
— Хорошо, коли догадалась. Показывай свои «элеваторы»! — приказал Панин.
Мы перерыли все амбары, подполье, сеновал — нигде ни зернышка, хоть шаром покати. Ивановна предупредительно открывала сундуки и кладовки и подшучивала над Паниным:
— На вышке поройся да под печкой.
— Где же зерно у вас?
— Гаврилыч все зерно в город свез. Отберут, говорит, ни за грош, ни за копеечку.
После безрезультатного обыска все собрались в горнице. Панин с усмешкой поглядел на Ивановну и сказал:
— Ну и хитрая ты, старуха. Одевайся!
— Куда, на ночь глядя?
— Хлеб искать! Живо!
— Очумел, что ли?
Панин не выдержал и крикнул:
— Оболокайся, ведьма! Не то… — И он поднес к носу Ивановны наган.
С частью отряда в сопровождении Ивановны Панин отправился на болото к сенным зародам. Остальные, под командой Пирогова, остались настороже возле дома. Меня поставили на пост в огороде, у конюшен. Я ходил взад и вперед и считал шаги.
Вдруг за деревней появилось светлое пятно; все шире и шире; взметнулся сноп огня, и повалили белые клубы дыма. В деревне замелькали огоньки, крестьяне стали выбегать на улицу; в Строганове, заметив зарево, ударили в набат.
Под горой раздались выстрелы. Кто-то стучал в окна изб, кто-то кричал:
— Большевики хлеб поджигают!
К нам приближалась разъяренная толпа.
Вперед выбежал человек в нагольном полушубке и истошным голосом завопил:
— Поджигатели!
Трещали, огороды. Люди ломали жерди, выворачивали колья. Мы не успели опомниться, как нас сбили с ног и обезоружили. Кто-то больно ударил меня в живот.
Мужики беспорядочно галдели:
— Чего на них глядеть? В огонь поджигателей!
В толпу ворвался дядя Иван Ховрин и стал заступаться за меня:
— Что вы делаете? Сашка ни в чем не виноват. Я знаю, кто поджег….
— А! Большевистский аблакат. Получай! — крикнул человек в нагольном полушубке и ударил старика дубиной по голове.
За деревней, в другой стороне, вспыхнул новый пожар.
Нас поволокли к пожарищу. Взяли Захара, подняли, раскачали и бросили в огонь. Я от страха закрыл глаза. По освещенной пожаром дороге бежал мужик и кричал: