Бурная весна (Преображение России - 10)
Шрифт:
Как раз в это время дружно заговорила артиллерия на подступах к Стыри, и Гильчевский умолк: он подмигнул Протазанову и послал своего серого в сторону все разгоравшейся с каждым моментом пальбы.
Хотя ехать прямиком через лес было бы гораздо проще и ближе, но в стороне, правее от дороги, Гильчевский заметил широкую луговину, переходившую в лесную поляну, которая могла вывести если не к реке Стыри, то куда-нибудь на открытое место, откуда было бы видно, что впереди происходит.
Около версты было до этой поляны, а разговор пушек становился все внушительнее, хотя действовала только легкая артиллерия с той и с этой стороны. От нетерпенья Гильчевскому показалась уже нелепой его затея объезд леса, но зато на поляне ждала его нечаянная радость: как раз в одно время с ним, только с другой стороны леса, на ту же поляну выходила первая рота 404-го полка, и впереди роты ехал верхом командир полка полковник Татаров.
Это был образцовый командир, так же как и полковник Николаев, спокойный перед боем и неспособный теряться в бою. И внешность у него была внушающая доверие солдатам: солдаты не любили командиров жиденьких, - это давно приметил Гильчевский. "Какой из него командир - так вообще стрюцкий какой-то!.." Татарова даже и в шутку никто не назвал бы "стрюцким", - он был основательный человек во всех смыслах. И то, что он никогда не горячился и в обращении со всеми был ровен, очень к нему шло.
Не успел еще удивиться и обрадоваться в полную меру, увидев его, Гильчевский, как он уже подъехал к нему с рапортом:
– Ваше превосходительство, по приказанию командира корпуса командуемый мною полк откомандирован из сто пятой дивизии.
– Откомандирован? Очень хорошо! Прекрасно! Здравствуйте, дорогой! Я очень рад!
– и Гильчевский даже обнял Татарова, точно не видел его целый год.
– Совсем как блудный сын: пропадал и нашелся!
– Где прикажете расположить полк?
– спросил Татаров.
– Был бы на месте полк, а уж расположить его есть где!.. Здорово, молодцы!
– крикнул Гильчевский в сторону первой роты, но на приветствие своего начальника дивизии отозвалась и показавшаяся на поляне вторая рота.
– Ну, с такими молодцами нам уж австрийские укрепления не страшны! ликовал Гильчевский, который готов был простить все грехи своего комкора за то только, что вся дивизия теперь снова в сборе, - "в кулаке".
Тем временем канонада в стороне Торговицы начала утихать. Гильчевский указал Татарову место расположения полка, а сам с Протазановым поскакал по направлению к Торговице.
– Мост, мост, - вот что важнее всего!
– повторял он на скаку.
– Не успеют сжечь, - могут взорвать, отступая! Тогда пропало дело!
Артиллерийская пальба совсем почему-то затихла, ружейная тоже, хотя и доносилась, но была какая-то вялая. Наконец, с опушки рощи, в которой австрийцы, как с первого взгляда решил Гильчевский, начали было рыть окопы, но бросили, не успев закончить, уж видно стало все местечко и белую церковь с синими разводами.
Местечко лепилось очень кучно на холме и без того высокого здесь берега Иквы, а церковь оказалась как-то не по местечку велика - тем более, что большинство жителей в нем были евреи. На узеньких уличках его везде виднелись русские солдаты.
К местечку пришлось подниматься в гору, зато от церкви широкий разостлался кругозор: долина Иквы, река, мост через нее, который был целехонек и уже охранялся стрелками, лес на другом берегу, более низком, чем этот, дорога в нем, а главное - по этой дороге тянулись отступающие австрийцы совершенно безнаказанно.
– Батарею, батарею сюда!
– закричал Гильчевский.
– Как же можно дать им уходить, точно с парада? Обстрелять сейчас же!
Полубатарея - четыре горных орудия - нашлась поблизости и подскакала к церкви, где стоял Гильчевский. Орудия установили без всякого прикрытия, лишь бы успеть послать в ряды уходящих хоть несколько десятков гранат.
Но мадьяры оказались не так беззащитны, как думалось Гильчевскому. После первых же трех залпов полетели снаряды противника в церковь и пробили в ней стены.
Щебнем, посыпавшимся вниз, засыпало орудия. Сам Гильчевский едва успел отскочить в сторону. Пришлось тут же оттащить и орудия и поставить их в укрытое место.
– Эге-ге, да у них там, на другом берегу, основательные укрепления, говорил Гильчевский Ольхину, разглядывая в цейс противоположный берег Иквы.
– Я уж навел справки у местных жителей, когда они выбрались из погребов и обрели дар речи, - живо отозвался на это Ольхин: - линия укрепления там еще с прошлого года.
– Вот видите, как! А проволока? Сколько рядов?
– Насчет проволоки допытаться не мог, - не знают. Ведь укрепления были брошены и только теперь заняты вновь.
– Натянули, я думаю... Но почему-то незаметно: очень высокая трава там.
– Хлеба, а не трава!
– Ночью произвести разведку позиций противника, - тоном приказа сказал Гильчевский, и Ольхин ответил на это, подняв руку к козырьку фуражки:
– Слушаю, ваше превосходительство!
– Хлеба? Да, кажется, действительно хлеба, - смотря в бинокль, говорил Гильчевский.
– Озимая пшеница... Жаль. Завтра от нее там мало что останется: завтра все эти позиции мы должны взять... вместе с мадьярами.
II
Окопная война, если она затягивается надолго, отучает солдат и офицеров и их начальство всех степеней от войны маневренной.
На сотни, даже на тысячи километров тянется сплошная стена подземных казарм и укреплений, соединенных между собой и с ближайшими тыловыми блиндажами и землянками ходами сообщений в земле, и вся эта длиннейшая цепь искусственных пещер сравнительно безопасна, и "локоть товарища" в них чувствуется очень прочно.
Но вот покинуты свои окопы, опрокинуты чужие, и полки вышли на "дневную поверхность", как говорят шахтеры; тогда происходят странные явления с людьми: пехотинцы ходят с большим трудом, им приходится восстанавливать в ослабевших ножных мышцах способность быстро передвигаться, а офицеры пехоты с трудом ориентируются на местности. Пространство само по себе, независимо от того, каково оно по своим качествам, кажется слишком огромным и таящим в себе всякие неожиданности и подвохи со стороны врага; пространство, которое необходимо захватить, представляется не просто союзником врага, а как-то само по себе враждебным.
Настроение это или быстро проходит или держится довольно стойко, смотря по тому, отступает стремительно или очень упорно защищается враг.
Пока с быстротой совершенно неожиданной мадьяры, выбитые из своих весьма долговременных позиций, спасали свои жизни, свою артиллерию, свои обозы, - в полках дивизии Гильчевского был подъем; но вот оказалось, что впереди за двумя реками, - одна широкая, а другая еще шире, - снова ушел в землю проворный враг, и неизвестно, как к нему подойти, с чего начать и как провести новый прорыв этих таинственных позиций, которые, может быть, ничуть не слабее только что взятых.