Буря на Волге
Шрифт:
— Эй, Федосья! Выйди-ка на минутку! — крикнул он, постучав в окно.
— Сичас, батюшка, иду! — откликнулась из лачуги келейница.
— Ты не видала ли, куда Чилимова семья ушла?
— Как, батюшка, не видала, очень даже видела, еще вчера вечером их туда в горы на пароход увели.
— Зачем же их на пароход-то? — сверля выпученными глазами, допытывался Хомяк.
— Вот этого-то, батюшка, я и не знаю. Только видела вчера вечером, как их мимо окна вели, а били-то как страшно... И дома били, и в дороге-то нет,
— Так, так, значит, говоришь, били. А не знаешь, Ланчиха дома или нет?
— Что ты, батюшка, да ее, бают, тоже увели на пароход, — вздохнула старушка.
— Ишь ты, беда-то какая, и зачем их ведут туда? — притворно вздохнул Хомяк.
— Да ведь кто знает, батюшка, видно, времена такие пришли...
— Ну что ж поделаешь, ладно, спасибо тебе.
— А не за что, батюшка.
Хомяк гордо, как начальник всей деревни, задрал голову, отправился к Расщелину, а Федосья прошипела ему вслед:
— На-ко вот тебе в хомяцкое-то мурло, — показала кулак в спину уходившему Хомяку. — Как же, так все тебе и разболтаю, — ворчала она, возвращаясь в избу.
Ильинична, уходя из дома, попросила Федосью присмотреть за избенкой. И теперь Федосья уже знала, чего ходит, проверяет Хомяк.
«Хорошо, хорошо, а ведь так, пожалуй, они в скором времени всех зачистят, которых мы наметили с Петровичем...» — подумал Хомяк, подходя к расщепинскому дому.
Долго он молился на теплившуюся лампадку перед блестевшими позолотой иконами в расщепинской избе. И, поклонившись хозяину, промолвил:
— Здоровы ли живете, с праздником, хозяюшка! — кланяясь жене, протягивал он руку Расщепину.
— Слава богу, вашими молитвами живы и здоровы, — кланялся и пожимал толстые пальцы Хомяка Расщепин. — Как сами-то дышите? Наверное, потрескивает в голове?
— Я уж малость подлечился, а все еще шумит, да прошелся по односторонке, заглянул в одно местечко, а там оказывается все чисто, под метелку...
— Где это? — вопросительно уставился на Хомяка Расщепин.
— Нашего общего врага прибрали.
— Так скоро?
— Ну вот еще, спрашиваешь. А Никита вчера пошли с Кузьмой Гурьяновичем да и... — он сделал характерный знак рукой.
— Если так, то они, пожалуй, скоро со всеми управятся...
— Будем надеяться, не задлят. Ты как думаешь, Петрович, а не заняться с остальными голодранцами твоей артели?
— Нет, Федор Иваныч, с этими надо повременить, я с них еще своих долгов не содрал. Выжму должок, тогда поглядим. Давай-ка немножко оправим головы, у меня со вчерашнего тоже башка трещит.
— А есть чем? — спросил Хомяк.
— Слава богу, водится, — сказал Расщепин, вытаскивая из-под стола четвертную бутыль с самогоном.
— О, это хорошо пропустить на радостях, — разглаживая бороду, проговорил Хомяк. — Ну, за хороший исход дела, за наши успехи! — весело произнес он, поднимая стакан.
— Кушай, Федор Иваныч, на здоровье!
— Сын рассказывал, — продолжал Хомяк, вытирая рукавом самогон с бороды. — Подкрепления, слышь, остановились ждать, а потом на Казань пойдут.
— Ну, а там и до Москвы недалеко, — весело сказал Расщепин. — Видать, крупные силы они собрали, — продолжал он.
— Да, Петрович, силы у них громадные. А войско-то ты бы поглядел — одни отборные офицеры да наши сынки. А ты сам посуди, разве можно равнять моего Никиту с каким-то Чилимом или тем же Ланцовым. А у них все такие. Ты думаешь, кто у них воюет?
— Ну как кто? Тоже, чай, солдаты, — возразил Расщепин.
— Да какие там солдаты, мальчишки да жиды, — рассмеялся Хомяк.
— Вот как, значит, у них и войска порядочного нет? — спросил Расщепин, снова наливая в стаканы самогон.
— Ты сам посуди, откуда у них будет порядочное войско, когда все порядочные идут к белым. Да, может быть, и этих оборванцев белые приняли бы служить, да не больно-то они идут. Вчера Никита сказывал: поймали, слышь, троих красноармейцев, ну, когда привели их на пароход, начальник спрашивает: «Зачем вы к красным служить пошли?» А они говорят: «Нам с белыми не по пути». Начальник, конечно, разозлился, кричит: «К борту всех!» И все-таки опять спрашивает: «Если живыми оставим, останетесь нам служить?» — «Стреляйте! А служить вам не будем!» — кричат они. — Ну что прикажешь делать, так ведь всех и расстреляли. А знаешь что, Петрович, кто с красными съякшался, тот уж антихристу продался, ему одна дорога только туда... — закончил Хомяк.
— На тот свет, — добавил Расщепин.
— Вот-вот, угадал, — улыбнулся Хомяк.
— Ну, бог милостив, если эта власть так сильна, значит, останется навсегда.
— Определенно и навечно! — крикнул Хомяк, выпивая еще стакан самогона.
— Эх, и запируем же, когда вся эта канитель кончится, — весело произнес Расщепин.
— Да уж отхватим трепака, когда всех этих нехристей изничтожат. Тут ведь кто идет — одни безбожники, а что прикажете с ними делать?
— Конечно, изничтожать, так бог повелел, да и батюшка в церкви говорит то же. Останутся только одни праведники на земле, как мы с тобой, — улыбнулся в бороду Расщепин.
— А ведь ты прав, ей-богу, прав! — крикнул Хомяк.
«Если я носил списки на штабной пароход, так это все делалось по велению божию и с благословения попа. Ну, а если заехал на чужую полосу за снопами, так тут и совсем не виноват, нечистая сила сама лошадь поворотила...» — мысленно закончил Хомяк.
Пока Расщепин с Хомяком на радостях пили самогон, обсуждали происшедшие события на Волге и готовились к новой жизни, по деревне рыскали белогвардейцы и уводили все новые и новые жертвы на штабной пароход.