Буря на Волге

Салмин Алексей Иванович

— Так точно! Слушаемся! — ответили по-военному Плодущев и Чекмарев.

Следующей ночью они усердно принялись за порученное им дело...

— Вашскородие! Разрешите доложить, — произнес в каюте полковника Лукич.

— Давайте, — выпустив кольцо дыма, сказал полковник.

— У меня есть списочек...

— Так. Подайте, — протянул руку через стол Степанов. — Гм, гм. Так, хорошо, уже набрал. Вижу твою усердную службу. Как твоя фамилия?

— Чекмарев, вашскородие! — снова откозырял урядник. — Как прикажете,

поодиночке или всех чохом?

— Капитан Орлицын сейчас сюда прибудет, свяжитесь с ним и действуйте под его руководством. Сразу всех не берите — по два, по три. Старайтесь выполнять ночью, днем не нужно.

— Слушаюсь! Можно идти?

— Идите, — кивнул полковник.

Ночь надвигалась холодной черной тучей. От деревни к берегу Волги тянуло дымом и запахом жилья. Не было слышно ни песен девушек, ни прибауток парней. Деревня казалась вымершей. А в ночной тиши, нарушаемой лишь петушиными криками да лаем собак, пятеро конвойных под командой Чекмарева вели троих арестованных на штабной пароход белых. Впереди шел, поскрипывая деревяшкой, бывший председатель сельсовета Максим Пряслов.

— Молитесь! — грозно прошипел в потемках урядник, когда конвойные поравнялись с церковью на спуске к Волге.

Двое перекрестились, а Пряслов и руки не думал поднять.

— Ты, сволочь, что не молишься? — тыча револьвером в спину Пряслова, взревел Лукич. — Али на тебе креста нет?

— На тебе есть ли, пощупай, — так же злобно ответил Пряслов.

— На пароходе пощупаем, узнаешь, на ком есть крест... на-ка вот закуси перед ужином, — и увесистый кулак урядника под шипящий смех конвойных проехался по скуле Пряслова.

— Благодарю за угощение, — выплюнул два зуба Пряслов.

Старые счеты Чекмарева с Прясловым подходили к концу. Еще несколько минут пути, и они уже были на штабном пароходе. Урядник доложил о своем прибытии с преступниками и за усердную службу выпил стакан водки, поднесенный ему капитаном. Затем капитан выскочил из каюты и заплетающимся языком подал команду:

— Всех к борту!

Конвойные быстро сняли в пролете перилку, установили на самый край борта арестованных.

— По красной сволочи — пальба! Взвод! — раздалась команда капитана.

Конвойные прицелились.

— Пли!

Протрещал залп. И один за другим расстрелянные повалились за борт, в черноту ночной воды.

— Удобство... — улыбаясь, показал за борт капитан и подмигнул уряднику. Он достал из серебряного портсигара длинную папиросу, закурил и поднес портсигар Чекмареву.

— Еще прикажете привести? — спросил урядник, вяло поднося руку к козырьку и блестя посоловевшими от водки глазами.

— На сегодня хватит. От нас и завтра не уйдут... Да, признаться, мне и некогда. Видал? Там девочки ждут, — кивнул он на каюту. — Команда разойтись по местам! А вы можете идти отдыхать.

Капитан, весело насвистывая, отправился продолжать пирушку.

А Лукич, выполнив свои служебные обязанности и сведя счеты с давнишним своим врагом Прясловым, так же весело зашагал в деревню на отдых. Но Лукичу после проведенных ночных операций что-то плохо спалось. Казалось, два зуба, выплюнутые Прясловым, больно кололи ему лицо. На рассвете урядник услыхал какой-то шум на улицах и отдаленные выстрелы. Ему показалось, что они доносятся с пристани.

«Что такое случилось?» — подумал он, вскакивая с постели и торопливо надевая казенные сапоги. Но точно назло сапоги попадали все не на ту ногу. Кое-как он обулся и, отвернув уголок занавески, начал осторожно наблюдать в окно. Далеко, в конце улицы, он увидел пятерых солдат, двигавшихся к его дому. «Как же это? Ведь капитан сказал, что на сегодня довольно, а снова шлет конвой». Лукич быстро начал прицеплять оружие, чтобы двинуть с места в карьер, пока совсем не рассвело, Но он пришел в ужас, когда разглядел, что солдаты без погон, а на фуражках у них красные звезды. Прячась за простенок, Лукич стал наблюдать в щелку между косяком и занавеской.

Красноармейский патруль, видимо, не был еще осведомлен, что в этом доме находится самый злой враг, а поэтому, не обращая внимания на дом урядника, прошел мимо в другой конец улицы.

Лукич выскочил на задворки и, не теряя времени, припустился к приставу.

Плодущев еще лежал в кровати на мягкой перине со своей Александрой Федоровной.

— Ваше... ваше благородие, пропали. Деревню заняли красные, — выпучив глаза, доложил урядник.

— Куда же мы? — пыхтя и сопя, вскочил пристав.

— Надо скрываться, теперь нам крышка...

— Наслужились... — высовывая голову из-под одеяла, проворчала Плодущева.

— Ну, ты-то будь спокойна, они с бабами не воюют, — прикрикнул он на жену. — А мы побежим, Но вот беда, где нам теперь схорониться? — обратился он к уряднику.

– Я придумал, вашбродь. Пока еще не совсем рассвело, на утрянке садами побежим в стог Расщепина, он у него на стожаре. Всю зиму можно прожить там, никто не догадается. А дома оставаться — ни в коем случае.

— Ну, Саша, я ушел, а ты, как обутрит, собирайся и отправляйся к зятю.

— Хватился зятя! Они еще позавчера погрузили все на баркас и куда-то вниз по Волге уехали.

— Ну, жди дома. Мы скоро вернемся, — сказал пристав, ткнув мокрыми усами в пухлое спросонья лицо своей благоверной, и вместе с Лукичом выскочил на задворки, шумя картофельной ботвой и сшибая подсолнухи. Но не успели они пробежать и ста шагов, как заметили торопливо пробиравшуюся в вишенники человеческую фигуру. Пристав спрятался в плетеный шалаш, где лежала груда еще не убранных яблок, а Лукич отправился в вишенники, куда исчез человек. Человек, подняв голову из-за ветвей, стоял в ожидании.