Буря на Волге
Шрифт:
— А ну-ка посмотрим, чем он нас снабдил? — проворчал урядник, развязывая мешок. — Ага, вот она, курочка, да и яичек в мешке-то нанесла, а это что еще в тряпке? Ах, старый шельмец, ты гляди, и бутылочку не забыл сунуть.
— Старик знает дело, - сказал пристав, подставляя походную кружку.
— Кушайте, ваше благородие, а вот этим закусите, — отломив куриную ножку, урядник совал ее приставу в руку.
Пристав выпил, крякнул и жадно набросился на куриную ножку.
— За наше будущее, — поднося ко рту кружку и разглаживая усы, проговорил Лукич.
— Вали, вали, штука хорошая.
После
— Отчего солдат гладок? Поел да на бок, — и тут же захрапел с присвистом, как худой кузнечный мех.
— Ну, повез, — прошептал Лукич, выдалбливая отверстие в стогу; забравшись, как в шалаш, он закрыл отверстие сеном. Но не успел он сомкнуть глаз, как услыхал шорох шагов около стога. Проделав отверстие, он стал наблюдать, вытащив из кобуры револьвер.
К стогу подошел солдат с винтовкой наперевес. Он был в шинели, в старой романовской шапке с наискось пришитой красной лентой, выцветшей от времени и не« погоды. Уряднику было достаточно и этой приметы, чтобы почувствовать в солдате врага. Увидя спящего пристава, солдат крикнул:
— Что за человек?! А ну-ка поднимайсь, пошли! Пристав еще не успел открыть глаз, как раздался выстрел. Солдат, выпустив из рук винтовку, повалился на землю.
— Вот так вас, — злобно прошипел урядник, выскакивая из сена.
— Ваше благородие, бежим!
— А его куда? — пуча глаза на убитого, спросил пристав.
— Вот, — сказал урядник, бросая охапку сена на убитого.
Они быстро подхватили свой мешок, винтовку убито-го и побежали обратно к опушке леса.
Глава двадцать четвертая
Суда Волжской флотилии красных, преследуя противника, полным ходом продвигались вперед. А с обеих сторон Волги проплывали живописные берега, то и дело меняя свое убранство. Осень уже заглянула и сюда, яблони и вишни блистали золотом и пурпуром в лучах яркого сентябрьского солнца. Из оврагов тянула струя прохладного воздуха, пропитанного ядреным запахом созревших яблок и вишневого листа. Этот запах осени плывет невидимой волной, налетает на пробегающие мимо суда, доносится до лугового берега, заросшего густой гривой вербача. Он кружит и дурманит головы бойцов, рвущихся вперед, туда, где туча черного дыма стелется по волнам, взбудораженным винтами и плица-ми колес убегающих судов неприятеля.
Впереди красных судов, на некотором расстоянии идет канонерская лодка «Ваня-коммунист». Около штурвальной рубки с биноклем в руке матрос. балтиец Николай Григорьевич Маркин. И это простое слово «матрос» вселяет в сердца бойцов гордость! Они гордятся, что такой боевой флотилией командует не адмирал, а простой матрос, свой братишка. А генералы, полковники и всякие офицерские чины со своей академической выучкой, с иностранной военной техникой убегают без оглядки, впереди своих наспех сколоченных полчищ.
Николай Григорьевич прикладывает к глазам бинокль, смотрит вдаль по течению Волги, кидает взгляд на правый берег и, поворачиваясь к рулевому, коренастому матросу с обветренным загорелым лицом и могучими руками, говорит:
— Смотри, Бобриков! Правда, красивый берег?
— Замечательно, товарищ Маркин, — отвечает тот, на миг глянув в горную сторону.
Но Николай Григорьевич уже снова смотрит вперед.
— Здорово хлещут беляки, — отнимая от глаз бинокль, говорит командир.
До устья Камы остается верст восемь. Пошли отвесные горы. Флотилия приближается к устью Камы. Белые уже скрылись за вклинившуюся в стрежень Волги скалу, называемую Лобачом. Канонерская лодка замедлила ход, остальные суда начали подтягиваться плотнее. С канонерки подан сигнал подготовиться к бою.
— Не зевай, ребята! Сегодня вся рыба наша! Орудие к бою! — кричал Ланцов на катере, подходившем к Лобачу.
«Ваня-коммунист» и миноносцы уже миновали Лобач и открыли артиллерийский огонь по судам белых, которые повернули в устье Камы и повели обстрел судов красной флотилии с Камы, скрываясь за бугром песчаной косы, отделявшей Волгу от Камы. Снаряды снова со свистом и воем начали разрывать воздух и валиться в Волгу около судов красных, выкидывая фонтаны воды на десятки саженей и обрушиваясь крупным дождем осколков. После каждого взрыва на месте его все пространство покрывалось всплывавшей глушеной рыбой; она блестела на голубой поверхности.
Канонерская лодка и миноносцы, обогнув песчаную косу, повернули в устье Камы, зашли в хвост противнику и открыли шквальный огонь из всех орудий. Белые, оставив один подбитый пароход в устье Камы, снова отступили, скрываясь за поворотом. Бой кончился.
— Не унывай, робя! — кричали матросы на катере Ланцова, который все еще крутился на месте прошедшего боя. Матросы кто багром на длинном шесте, кто сачком поддевали глушеную рыбу, складывали ее в освободившиеся из-под снарядов ящики.
Вечерело, Флотилия, прекратив преследование, остановилась. Некоторые суда подошли к крутому берегу, красноармейцы повыскакивали на землю, начали готовить ужин. Запылали костры, над кострами повисли котлы, котелки. Бойцы готовили роскошный ужин. Варилась уха из глушеной рыбы, а матросы катера Ланцова поймали пудового сома и теперь на железном листе, кое-как загнутом, жарили широкие ломти жирной сочной рыбины.
— Эх, жаль, черт побери, нет с нами главного рыбака — Чилима! — сказал Ланцов, докуривая до пальцев цигарку самосада.
— Да, у него глаза бы разгорелись, — сказал Бабкин, перевертывая штыком ломти сомины на листе. — Ильяс, Ильяс! Брось ты своего судака, добеги, пожалуйста, набери хвороста, чего-то плохо жарится.
Закиров осторожно положил на траву судака, которого он поджаривал на штыке, как шашлык на вертеле, сбегал за хворостом и снова принялся за свое занятие.
Канонерская лодка также подошла к берегу, где стоял катер.
— Маркин, Маркин сошел, сюда идет, — заговорили у костра.
— Ну и пусть идет, соминой угостим, — сказал Ланцов.
— Здравствуйте, товарищи! — подходя к костру, крикнул Маркин.
— Здравствуйте, товарищ комиссар! — встав, ответили бойцы.
— Ну, как, ребята, все в порядке? Рыбку зажариваете? Уже наловить успели? Какие вы все молодцы: и белых замечательно били, и рыбы наловили! Право, молодцы! А чего это у вас на листе шипит, кажется, свинина? — заглянул он на противень, приседая закурить от уголька.