Буря на Волге

Салмин Алексей Иванович

Подвели невесту и остановили перед аналоем рядом с женихом. Поп заголосил: «И ныне, и присно, и во веки веков!» — «Аминь!» — откликнулись певчие. «Венчается раб божий Дмитрий на рабе божией Акулине!» — читал поп, крестя перед носом венцами и надевая их на головы.

Пронин все время молился и кланялся, ни разу не взглянув на невесту. Венец на его клинообразной голове плохо держался, все время съезжал на правое ухо. Дружка подсунул ему свой платочек. В церкви было шумно, набежало много народу, особенно лезли вперед теньковские старые девы и разные

кумушки, чтоб взглянуть, какую красавицу отхватил этот брезгун, старый холостяк. Они заглядывали и, шушукаясь между собой, отворачивались и тоненько хихикали в пригоршни. Поп, заканчивая чтение, вспомянул Исаака, Резекну и, взяв каждого за правую руку, повел вокруг аналоя. Певчие дружно гаркнули: «Исайя, ликуй!» Венец снова съехал Пронину на ухо, И это не ускользнуло от любопытных глаз кумушек.

— Как гусар, и шапку набекрень, — прошипела одна, а в задних рядах кто-то захихикал.

Поп снимает венцы: «Во имя отца и сына и святого духа, целуйтесь, дети, три раза».

— A больше нельзя? — пошутил обрадованный жених, вытирая рукавом губы и поворачиваясь к невесте. Вот тут его и оторопь взяла...

— Как?! — вскрикнул было он, да спохватился...

Поп завертывает свои принадлежности в епитрахиль, а Пронин тащит его в темный угол.

— Пойдем-ка, батюшка!

— Чего еще, свет?

— Не та девка-то...

— Как то есть не та? — удивился поп. — Какую привез, с той и обвенчал.

— На-ка вот четвертную, да раскрути в обратную...

— И полсотню дашь — не буду. Такой и молитвы нет, — смеясь ответил поп.

— Как же быть? — испугался Пронин.

— Вот так. Все кончено, целуй знай!

— Да ведь корявая — прошипел на всю церковь Пронин.

— Помилуй бог, я тут ни при чем,— оправдывался поп.

Да и Пронину не было времени выяснить создавшееся положение. Невеста ждала его, улыбаясь, и вытирала губы батистовым платочком.

– Батюшка, а батюшка! Чего это Митрий-то с тобой шептался? — спросила мать-крестная, выходя из церкви.

— В гости приглашал,— улыбнулся батюшка.

«Ну куда я теперь пойду жаловаться и на кого? На самого себя... Эх, жизнь, как ты устроена... Кто хитрее обманет, тот и прав. Думаешь, идет к тебе человек и полные карманы добра несет. Ничуть не бывало, он идет для собственной выгоды. Иначе бы никогда к тебе не пришел. Вот ведь, как оно всегда бывает», — думал Пронин, выходи из церкви под ручку с молодой, законной супругой.

Свадьба прошла благополучно, почти без драки. только два гостя с пронинской стороны долго спорили из-за какого-то прихваченного куска чужой земли... В самый разгар спора подали блюдо с горячей пшенной кашей.

— Тебе много надо? — кричал Ситников, хватая со стола плошку с кашей. — Ha! жри! — сунул ее в зубы Твердохлебову.

Тот быстро запустил пятерню в кашу и начал мазать физиономию Ситникову.

Но скоро их растащили, а кашу съели, обезоружив противников. Они еще немножко поворчали, вытираясь и облизываясь, потом успокоились и снова приступили к выпивке.

Утром будили молодых, разбивая глиняные горшки; шумно играл домашний «ансамбль», мать-крестная, притопывая, названивала длинным кухаркиным ножом на печной заслонке, Кузька — брат невесты звонко барабанил железной вилкой по самоварной заглушке, а Припеков дирижировал и ловко вторил им деревянными ложками. Сват Синичкин, закатив глаза под лоб, уперши руки в боки, пустился выделывать коленца вприсядку. Когда же молодые сели за стол, его сменила сваха. Она выстукивала юфтовыми башмаками, склонив голову набок, и, помахивая платочком, визгливо припевала:

У нас телочка пропала -

Пастуху и горя мало.

Всю я ноченьку искала,

Лапоточки истоптала,

Увидела на заре

Телку в новеньком дворе.

— И-их ты! — снова засучила ногами, тряся жиром своих бедер.

Пронин сидел в переднем углу рядом с собственной женой, глядел на веселую пляску сватьев и думал: «Радуются, что опутали...» А молодуха заботливо вытирала платочком выступивший пот на его лбу.

— Так, матушка, так! Ухаживай за ним, они это любят, — визжала сваха, — А то, поди-ка, зачирвел без бабы...

Пронин многое передумал и пережил в эту первую брачную ночь. И, подогретый крупной порцией водки, уже успокоился. «Зря, мать честная, пошумел вчера с попом, ничего бабешка... Хоть малость и поковырена оспой да левый глаз к носу косит, а остальное-то, слава тебе, господи, в порядке».

В это время вбежал почтарь с красной нашивкой стрелы на рукаве и громко крикнул:

— Телеграмма! Кто тут господин Пронин?

— Это я буду, — гордо подняв голову, ответил Пронин.

А дружка торопливо совал стакан водки письмоносцу.

— На-ка, дерни с устатку.

Пронин снял бандероль, и передал телеграмму Кузьке.

— На, читай!

«Уважаемый господин Пронин! Пароход готов. Вышлите ваши соображения по его названию. Главный инженер Баринов», — прочитал Кузька.

Подвыпившие гости поздравляли Пронина, кричали «Ура!» и лезли целовать — кто хозяина, кто его молодуху.

Глава одиннадцатая

На пронинском пароходе заканчивались последние работы. На кожухах колес, спасательных кругах и пожарных ведрах заводские маляры написали «Теньки». Наняты были лоцман и капитан, подобран знающий дело машинист. С ними Пронин приехал принимать пароход. В классах и каютах пахло только что высохшей масляной краской, в машинном отделении все блестело.

– Ну как, Григорий Ефимыч, ничего будет суденышко? — спросил Пронин капитана.

– Славное, Митрий Ларионыч!