Буря на Волге
Шрифт:
На душе стало веселее, Вернувшись на свое место, он увидел на соседней скамейке мужика. Пассажир, повозившись, подложил себе под голову котомку и тут же захрапел.
«Вот какие счастливые люди. Только успел закинуть ноги на лавку и уже повез, а я целыми ночами верчусь, точно на шиле, на своей кровати, и хоть глаз выколи...» Но после нескольких бессонных ночей и его скрутил крепкий сон.
— Эй, земляк! Вставай, приехали! — тряс Пронина за носок сапога сосед по скамейке.
— Что,
Плеснув воды в лицо, он утерся полой поддевки, читая на ходу утреннюю молитву и крестясь, сошел с парохода.
На Устье кипела работа. Грузчики бегали по скрипучим качающимся мосткам, разгружая пароход. Ломовые извозчики грузили на широкие рессорные телеги мешки, корзины, чемоданы и, приглашая пассажиров, торопливо гнали своих кляч к городу.
У мостков звонко выкрикивали торговки:
— Горячие калачи, баранки, бублики!
Инвалид на деревянной ноге, держа на животе обтянутый мешковиной бочонок, кричал хриплым басом:
— Сбитень! Сбитень!
Толпились легковые извозчики, предлагая пассажирам свои услуги. Пронин, очутившись на берегу, не меняя своего обычая, зашел в ресторан к Чугунову подкрепиться перед богомольем. Заказал легкий завтрак и потребовал стакан водки. Половой быстро притащил на подносе пышащую паром яичницу с ветчиной и стопку тонких ломтиков хлеба. Пронин выпил, понюхал корочку и, вооружившись вилкой, поискал глазами на сковородке кусок пожирнее.
Тут вбежал рыжий курносый мальчишка.
— «Казань»! «Копейка»! Интересное сообщение, Печенкин — банкрот! Возьми, дяденька, газетку, — ловко подсунул он под самый нос Пронину.
— Что ты сказал, мошенник! Как Печенкин? — ошеломленный, точно громом, зашипел Пронин, вытаращив глаза на газетчика.
— Не могу знать, дяденька, Вот прочтите сами,— спокойно ответил мальчик.
Пронин жадно впился глазами в квадрат объявления на газетной странице. Руки дрожали, строчки прыгали, точно живые, он еще плохо соображал, что происходит с ним, но уже чувствовал, что из его капитала уносили эти черные прыгающие строки пятьдесят тысяч рублей.
— Так вот оно как! — со слезами на глазах тяжко вздохнул Пронин. — Ах ты, гад ползучий, что сделал... А?
Пронин, озираясь, искал, с кем бы поделиться своим горем, рассказать, как ему не везет в жизни, как грабят кругом... Но в зале ресторации толпились грузчики, которые после ночных работ пришли с устатку подзаправиться.
— Ну и дела... — произнес он и вышел.
Скрюченный горем, он тихо поплелся в Адмиралтейскую слободу, к племяннику Андрюшке, чтоб излить все накипевшее у него на душе.
Встретивший его швейцар объявил, что училище закрыто, ученики все уехали на практику. Итак, все планы рушились. На обратном пути он частенько заглядывал в буфет, но водка лишь выжимала слезы бессилия и злобы.
Матрена, встречая хозяина, так и ахнула, увидя его в таком состоянии. «Разве с племянником что приключилось», — подумала она, складывая его праздничный наряд в сундук.
Вторую ночь после приезда Пронин ворочается на кровати и все вздыхает. Матрена, обеспокоенная стонами, тоже не спит.
Померещилось, что ли? — ворчит она, поднимаясь с постели, прислушиваясь.
Долго смотрит Матрена в окно; кругом ни души, а под окном — будто ребенок плачет. Озираясь, она выходит на улицу, видит сверток на скамейке.
— Митрий Ларионыч! Не спишь? — вбежав, крикнула она. — Счастье нам! Ребенка кто-то подсунул! — торопливо зажигает лампу, осматривает и улыбается: — Какой хорошенький. Ты погляди, и родимое пятнышко на шейке, точно замеченный. Митрий Ларионыч! Может быть, возьмем для счастья?
— С ума ты сошла! К чему он тебе? — прохрипел Пронин.
— Куда ж его теперь, обратно выкинуть?
— Зачем выкидывать, оставь до утра, а там старосте отнесешь, пусть куда хочет... А я и подзаборниках не нуждаюсь! — строго прикрикнул Пронин.
Раннее утро. По небу плывут серые облака, моросит частый мелкий дождь. К пригону идут пастухи, по зеленой лужайке змеятся их длинные черные кнуты, А сзади плетутся сонные свиньи, плотной гурьбой вперегонки бегут овцы, мычат коровы, провожаемые сгорбленными старушками и торопливыми батрачками.
Сотские, задоря собак, стучат в окна мужицких избенок длинными хворостинами, гонят народ на сходку. Мужики идут медленно, тоскливо поглядывая на серое небо. Да и торопиться некуда. Трава на пойме по случаю поздней убыли весеннего паводка была зелена, ржаное поле хоть и поспевало к страде, но дождливая погода мешала начать уборку. Одна дума была у мужиков: «Где достать кусок хлеба на завтрашний день?»
Теньковские богачи — народ ухватистый, дальновидный. Они осенью запасают хлеб, скупают у мужиков, думая: «Небось, весной придете выкупать свой хлеб, а насчет цены — мы тогда поглядим...»
Так тянулось исстари в Теньковской волости, так получилось и в это лето.
— Наверное, опять волостной старшина придумал что-нибудь насчет денег. Платишь, платишь — и все им мало, — говорил Перов, шагая рядом с Алонзовым.
Они работали грузчиками на пристани, а сегодня, как назло, с хозяином поскандалили.
— Северьянычу нижайшее! — крикнул сотский, — Чего воротились? Аль дождя напугались?
— Нет. Ценой не сладились, — ответил Перов,
— Тогда пожалте на сходку!