Буря на Волге
Шрифт:
Чилим с Бабкиным начали замедлять шаг. Когда скрылась широкая спина, перетянутая новенькими ремнями портупеи, повернули обратно. До слуха уже долетали свистки подходившего поезда.
— Вот черт толстопузый, как задержал. Теперь на поезд опоздаем, — ворчал Ефим, ускоряя шаг. Кондуктор уже закрывал хвостовой вагон, когда подбежали солдаты.
— Земляк, земляк! — кричали, запыхавшись, солдаты. — Подожди, брат, посади нас.
— Я вас посажу... залезайте, черти серые!
– и толкнул
— Куда он нас затолкал? — ворчал Чилим, озираясь в потемках, увязая ногами в чем-то мягком, рассыпчатом.
Осветили спичкой, да так и ахнули; оба стояли по колено в пыли от древесного угля.
— Вот это удружил, проклятый Гаврила,— горестно произнес Ефим.
Паровоз дал свисток, застучал колесами, дернул вагоны. Угольная пыль взбунтовалась и поднялась до самого потолка...
— Ну как, молодчики, немного подкоптились?
– спросил кондуктор, выпуская своих пленников на станции Тимирязино.
— Какой черт немного, живого места нет, Спасибо, удружил.
Ефим взглянул на Чилима и прыснул.
— Чего, черт, раскололся на всю станцию, али в комендатуру захотел? Брось рожу лупить, погляди-ка за погонами, наверное, офицер, ноги-то в шпорах. Опять пристанет, как банный лист...
А на перроне солдаты окружили молоденького подпоручика.
— Ваше благородие! Как бы на поезд в Казань? Офицер был, видимо, мало обшарпан службой, да и ехал на тех же правах, что и Василий с Ефимом.
— Сейчас, ребята, все устроим! Я прикажу, чтоб вас посадили!
Солдаты смеются:
— Мы сами, вашбродь, сядем, только бы разрешили.
Пока подпоручик вел переговоры с начальником станции, Василий и Ефим уже запили верхние места в купе классного вагона. Вскоре поезд тронулся.
Угольная пыль посыпалась на шляпы и воротнички пассажиров. Они стали возмущаться. Ефим хотел было огрызнуться, но вошел господин в черном длинном пальто с двумя рядами блестящих пуговиц, с компостером в руке.
— Это что такое? — воскликнул он, взглянув мутными глазами на солдат. — Марш! В телячий!
За классными вагонами были прицеплены три теплушки, набитые до отказа беженцами с Западной Украины.
— Васька, опять не туда? — забираясь в теплушку, крикнул Ефим.
Как?
– Слышь, коза верещит, а нам приказано в телячий.
— У-у бисова!.. — ворчал хриплый голос в потемках.
Где-то и углу, захлопав крыльями, пропел петух.
Светало. Все ярче начали вырисовываться в утренней дымке поля с неубранными бабками снопов.
— Знаешь, что я думаю? Нам в Казани на вокзале показываться нельзя. Там, наверное, всякого офицерья и жандармерии, как в муравейнике. Опять попадем черту и липы... — сказал Чилим.
— Валим? — спросил Ефим, когда поезд, замедляя ход, подходил к городу.
— Прыгай!
Спрыгнули.
— Ну, как?
— Ничего, коленку немножко ссадил.
Попутно отмывшись в ближайшем озерке, Василий с Ефимом явились на пароход.
— А ведь добираемся, — улыбался Ефим.— Я на следующей выхожу. А обратно когда?
— Я думаю через два дня, иначе мы свой полк потеряем.
— Ладно!
– пожимая руку на прощанье, сказал Ефим и быстрыми шагами направился к выходу. Чилим посмотрел, как серая шинель затерялась в пестрой веренице пассажиров, и снова отправился на корму. «Почему же она не ответила на мои письма? И удастся ли теперь встретить ее в городе?» — думал Чилим, глядя на серые волны, бурлившие за кормой парохода.
Протяжный свисток спугнул грустные мысли, пароход поворачивал к родной пристани. В вечерней прохладе Чилим быстро шагал среди скошенных лугов, вдыхая знакомый с детства запах высыхающих трав и луговых цветов. А навстречу тонким облачком тянулся по долине синий дымок родной деревни.
«Значит, жива еще старушка», — подумал он, увидя в оконце своей лачуги тусклый огонек.
Через два дня мать снова провожала Василия.
— Не ходил бы ты, Васенька. Другие-то, твоя же ровня, живут себе дома...
— Что поделаешь, маманя? Они с деньгами-то... А нам... нам обязательно идти.
Он обнял мать и попрощался. Снова — в путь.
На склоне горы, где приютились несколько лачуг, вышла навстречу Чилиму Марья Ланцова.
— Ты это куда, батюшка? Не на позицию ли?
— На позицию, тетя Маша!
— А ты постой-ка! Слышь-ка! Мой-то Мишенька тоже, бают, на позиции. Возьми-ка ему посылочку!
— Не знай, найду ли его там?
— Ничего, найдешь, — твердила Марья.
Чилим не хотел огорчать заботливую старушку взял узелок и поспешно скрылся за углом улицы.
Проходя мимо пронинской мельницы, Чилим услышал:
— Эй, Василий! Зайди на минутку!
— А, дядя Максим! Здравствуй! Ты как сюда попал, с помолом, что ли, приехал? — спросил Чилим, пожимая руку Пряслову.
— Работаю машинистом. А ты? По ранению, что ли?
— Только еще на фронт еду. С матерью повидаться завернул.
— Присаживайся, покалякаем... — свертывая цигарку, проговорил Пряслов.
— Нет, благодарю, дядя Максим, мне пора на пристань.
— Служивому, — снимая шапку, сказал подошедший Пронин.
— Старому хозяину, — ответил Чилим, недобрым взглядом окидывая Пронина.
Пронин молча посмотрел по сторонам, как бы кого-то ища, и повернул обратно в свой двор.
Долго не мог забыть он этот взгляд...