Буря
Шрифт:
Гэллиос только вздохнул, пожал плечами:
— Что ж… уйду с одним Альфонсо, ибо главная зло — над ним. А вы с тех троих не спускайте глаз, и передайте все Кэрдану — как только окажетесь в Серой гавани, так и передайте… Не спускайтесь с них глаз. Ну а мы, с Альфонсо поскорее покинем вас.
Как то неожиданно все это произошло: еще за несколько минут до этого Альфонсо радовался, что стал десятником, грезил о большей власти, а тут уже изгнан, идет вслед за Гэллиосом по двору, а рядом с ним бежит, виляет хвостом Гвар, шерсть которого и в черноте отдавала некоторым огнистым светом.
— Ну, и что теперь?! — выкрикнул Альфонсо, когда они отошли шагов на сто. — Кто тебя просил в мою жизнь вмешиваться?!.. Да кто ты, вообще, такой?!..
Гэллиос ничего ему не отвечал, но, продолжал идти, опираясь на свой посох, и спокойным голосом напевал некую спокойную, задумчивую песнь.
— Не хочешь говорить, ну и не говори!.. А все равно я своего добьюсь, и за тобой идти вечно не собираюсь: да-да — вскоре нам суждено расстаться!
Гэллиос чуть возвысил голос и вот какую песнь услышал Альфонсо:
— Песчаный брег, широкий пляж, И шелест волн и горный кряж: На всем спокойствие лежит, И сказ свой вечный говорит… На брег песчаный вышли двое, Объятые душевным боем, И жаркий спор ведут, ведут, Едва ли волосы не рвут. Им дела нет до всей природы, Небес лазурных ясны своды, На них в безмолвии глядят, Они ж, слепые, спор вершат. Один кричит: «Нет ты не прав; Ты то сказал свой мозг поправ», Второй в ответ: «Ты сам простак, А то и вовсе ты дурак!» Так все кричали, расходились, Я в ярости уж ослепились, За волосы себя дерут, Одежду с ревом с рыком рвут. И так до вечера сражались, Пока их силы не скончались, Не пали вместе на песок, Не обласкал их ветерок… То был закатный, тихий час, Шептали волны свой рассказ; И над игривой волной, Все полнилось мечтой одной. Лежали час, лежали два: Кометы ясная глава, Уж в небо черное взошла, И вечность звезды разожгла. И тихо шепчет тут один: «Как день был труден, день был длин; Мы спали, кажется, мой брат, И был пред нами сущий ад». «Да… И о чем?.. Какой спор… Какой-то грязный, вздорный сор. Но, мы проснулись, милый брат, И я спокойствию так рад». По утру вдаль они ушли, И вскоре свой кошмар нашли, И вновь, в наитии слепом, Терзались там кошмарным сном… Песчаный брег, широкий пляж, И шелест волн и горный кряж: На всем спокойствие лежит, И сказ свой вечный говорит…Альфонсо внимательно слушал спокойный, ясный голос старца, но, как только рассказ был окончен, так и заговорил с прежним гневом:
— Ну, и зачем вы мне это рассказали?! Ну, да — понимаю, конечно. Хотите сказать, чтобы я успокаивался, что все эти мои порывы — все это «вздорный сор». Но — это не «сор» — это душа моя такая!.. То, что хорошо для вас, совсем не обязательно должно быть хорошо и для меня!..
Но он продолжал идти за ним и дальше, а Гэллиос больше ничего не говорил, но все силы выкладывал в ходьбу, так как понимал, что, чем быстрее они доберутся до крепости, тем лучше. Так, без остановок, шли они и час, и второй, и, наконец, вышли на брег морской, который простирался еще на полверсты ледовым полем, и уж там, открывалась тихо колышущая серебром поверхность: даже и не верилось, что вода там ледяная, а не ласковая, теплая. И здесь то Гэллиос позволил себе ненадолго остановится, так как очень уж, за прошедшую дорогу истомился. Он крепко обхватил обеими руками посох, из всех сил прижимал его к груди и тяжело дышал.
Вот обратился слабым голосом к Альфонсо:
— Наверное — это все от оторванности от родной земли. Там-то, в Нуменоре, и воздух теплее, там то, все о детстве, о юности говорит; как бы хотел, хоть бы теперь, перед смерти, ступить на родимую землю; тихо то на колени опустится, обнять ее…
— Довольно! Довольно! — пророкотал Альфонсо, и тут же, стремительно, стал прохаживаться из стороны в сторону. — Вы… вы… да как вы смели! — неожиданно вскричал он и даже ногою топнул.
— Что же я смел? — тихо переспросил старец.
— Смели разлучить меня с Нею! Да, да!.. И я то… Как же я мог позабыть?!..
И, действительно, на какое-то время, Альфонсо позабыл про Нэдию, и вот теперь, как вспомнил — так уж только про нее и мог думать, и все мучительнее становилось, что нет ее рядом:
— Кто вас просил вмешиваться да ты, старикашка!
Гэллиос ничего не отвечал, но смотрел на него тихим, кротким взглядом. Альфонсо распалялся все больше, он уже почти ничего не видел, но продолжал метаться из стороны в сторону, словно хищный зверь в клетку пойманный:
— Проклятье на тебя! Зачем подглядывал?!.. Да — я выгнал лошадей, ну и что теперь — зачем было рассказывать, когда они уже были возвращены, а я получил награду?!.. Теперь и тебе и мне плохо! И куда ты меня увел?! Где теперь Она?! Отвечай, где Она?!!
Последние слова он прорычал оглушительно громко, и, совсем ослепнув от своего гнева, бросился на старца со сжатыми кулаками; он и замахнулся — старец даже не пошевелился; никаким жестом даже и не пытался себя защитить, но смотрел все тем же кротким, спокойным взглядом.
Альфонсо возвышался над ним темной громадной тенью, его могучая рука была занесена для удара, а паутинчатое лицо искажено судорогой гнева:
— Отвечай же ты, проклятье, зачем тебе это было нужно?! Где Она?! Я убью тебя, ежели ты не расскажешь! Отвечай, что тебе от меня нужно?! Что за благо — почему ты думаешь, что твое благо подходит для меня?! Отвечай! Что же ты все молчишь?! Отвечай немедля!
Теперь Гэллиос отдышался, теперь его лик стал совершенно умиротворенным, а на искаженный судорогой лик Альфонсо он смотрел с мягкой печалью, с жалостью. Кроткая улыбка чуть коснулась уголков его губ и он прошептал:
— Ну, что же — будешь бить?
— Сейчас же разобью тебе все кости, ежели не сознаешься с кем ты в заговоре, и что вам от меня нужно!
Альфонсо уже уверился, что кто-то недостойный, завидующий грядущему его величию, действительно устроил против него целый заговор. Рука его дрожала, он готов был обрушить удар на Гэллиоса, но все-таки, что-то еще удерживало его.
— Отвечай!.. Кто тебя подучил?! Отвечай! Считаю до трех и… Раз…
Но до трех он так и не досчитал, просто наступило мгновенье, когда гнев его достиг таких пределов, что просто для того, чтобы сдержать руку, требовались усилия нечеловеческие, это превратилось в настоящую пытку — и он весь покрылся испариной; весь мир преобразился в стремительно перемешивающееся темное облако, и пред ним стояло что-то враждебное, ненавистное… и, все-таки, он еще как-то сдерживал этот удар.
— Отвечай!!! — взвыл он волком, и тут же отступил назад, постоял там несколько мгновений, покачиваясь из стороны в сторону, а затем — повалился на колени.
— Спасибо тебе. — тем же спокойным голосом проговорил Гэллиос.
— Спасибо? Спасибо?!.. И за что ж благодаришь ты меня?!..
И тут Альфонсо разразился страшной бранью. Вообще то, не так часто он ругался, но тут его как прорвало, и он выплескивал из себя эти злобные ругательства и минуту, и две, и три — ему уж самому от всей этой грязи кабацкой тошно стало, и каждое то слово, словно бы тьмою его голову сжимало, однако, он не мог остановиться до тех пор, пока Гэллиос не подошел, не положил ему руку на плечо, не повторил это «Спасибо».