Бурят
Шрифт:
И тысяча ожидаемых к середине апреля тракторов обещала существенно двинуть вперед «кормовую базу» забайкальцев, хотя главной проблемой было то, что хотя само по себе Забайкалье — большое, но земель пахотных было крайне немного. Немного, но все же они были, по прикидкам образовавшихся здесь агрономов можно было весной засеять даже чуть больше трехсот тысяч десятин. Правда, один старик из Читы — бывший гимназический учитель, всерьез увлекавшийся изучением родного края — утверждал, что и миллион десятин пределом не будут. Но миллион было пахать и засевать некому,
Все равно некому. Николай Павлович этого старичка привлек к работе — несложной, по составлению карт земель республики, с указанием где и что можно выращивать или пасти. И вот по поводу «пасти» ни у кого разногласий не было: лучше всех пасти могут буряты. А они сообщили своему хану, что пасти-то им нетрудно, вопрос лишь в том, кого пасти: скотины — после «шалостей» чехов и японцев с беляками — осталось не то чтобы много. И в Монголии избытка скотины не было, так что с пастьбой пока вопрос был отложен. На год: решением «совета ноёнов» было намечено весь приплод текущего года оставить на развод.
Была еще одна небольшая проблема: вообще-то забайкальские мужики рассчитывали, что пахать и сеять им предстоит несколько меньше, чем наметил Николай Павлович, всего примерно с восемьдесят тысяч десятин. Соответственно и семян они не запасли. А несколько небольших зернохранилищ, выстроенных еще в царское время, были абсолютно пусты. Так что тысяча тракторов лишними, конечно, не будут — но и «продовольственную проблему» серьезно не решат. Предложение «закупить семена у американцев» вызвало лишь нездоровый смех у забайкальких аграриев: тамошние семена тутошний климат точно не выдержат.
Немного выручили приамурские казаки, у них удалось закупить довольно приличное количество зерна — но те и не скрывали, что зерно «еще дореволюционное». Так что Николай Павлович особо радужных надежд на грядущий урожай не питал. А на грядущие заводы — очень даже питал, но их вообще ждать нужно было не раньше осени следующего года. Однако приступившие к их строительству «иммигранты’такой срок большим не считали и верили, что Николай Павлович 'счастливую жизнь обеспечит». Насколько сильно верили — неизвестно, однако работали на совесть.
А совесть — они у разных людей разная. И особенно разная, если ее сравнивать с совестью руководства большевистской партии. В начале апреля в Верзнеудинске остановился поезд, к которому был прицеплен крайне редко используемый здесь и сейчас спальный вагон первого класса. И из этого вагона вышли (в числе нескольких прочих пассажиров) два товарища «из центра». Вышли, навели справки — и пошли, не сворачивая, в дом, где размешалась (временно, до постройки «официального» здания) Забайкальская Советская власть. Зашли, поднялись на второй этаж, вошли к Николаю Павловичу в кабинет:
— Это вы тут товарищ Андреев? — даже не поздоровавшись спросил черняво-кудреватый.
— Слушаю вас.
— Вы не ответили на вопрос.
— А кто вы такой и что вам вообще здесь надо?
— Моя фамилия Краснощеков, меня ЦК назначил Председателем правительства Забайкальской республики.
—
— Здравствуйте, моя фамилия Никифоров, Петр Михайлович, назначен в Дальневосточную республику по партийной линии. Соседями ведь будем, решил зайти познакомиться.
— Ну что же, очень приятно! — Николай Павлович встал, вышел из-за стола и протянул ему руку для рукопожатия, — А я — Андреев Николай Павлович, первый секретарь Забайкальской Республиканской партии большевиков. Присаживайтесь, спешить вам точно некуда: во Владивостоке японцы сейчас… несколько хулиганят. Чаю хотите? Нам, думаю, много совместно работать предстоит, обсудим самое важное пока…
— Товарищ Андреев,– снова строгим голосом произнес Краснощеков, я же вам сказал, что Председателем правительства ЦК назначил меня, и вопросы совместной работы с товарищем Никифоровым я обсуждать буду. Без вас.
— А, так вы хотите мое кресло занять? Вот оно…
Краснощеков обошел стол — обычный письменный стол с двумя тумбами. Оглядел кресло — кресло необычное, с высокой резной спинкой, обитое красной кожей. И с видимым удовольствием на лице сел в него. Николай Павлович посмотрел на него с доброй улыбкой, позвонил в колокольчик, стоящий на столе…
Вбежавшему в кабинет буряту он сказал:
— Знакомься: этот человек пришел к мне без приглашения и сказал, что теперь он будет занимать мое кресло. — А когда тот тут же выбежал, сообщил «новому Председателю правительства»: — Я все же думал, что в ЦК вашей партии идиотов немного, но вижу, ошибся. Если бы какой-нибудь жид без приглашения зашел бы в кабинет папы в Ватикане, плюхнулся на престол и сказал, что теперь кардиналы должны слушаться его, это было бы куда как меньшим святотатством…
В кабинет снова вбежали буряты, уже четверо, выдернули Краснощекова из кресла и шустро скрутили, перевязав кожаными ремнями.
— Мне это кресло предложил лично Богдо Гэгэн, мое право сидеть в нем утвердил Великий курултай всех монголов и бурятов. Который, между прочим, собрался во второй раз, а в первый раз Великий курултай провозгласил Темужина Чингисханом. Но вы особо не переживайте, кресло не пострадало, так что вас ждет не очень мучительная смерть.
— Что?!
— Вам просто отрубят голову. Предварительно отрубив руки и ноги, а потом ваши останки скормят волкам. Парни, только не в городе, тут много женщин и детей… русских, они к такому непривычны. Да и мне будет не очень приятно…
— Конечно, Наранбаатар-хаан, мы все сделаем по обряду, вблизи от Черного ущелья, — и с этими словами буряты вышли, прихватив с собой несостоявшегося председателя.
— Товарищ Андреев, что у вас тут творится? Вы почему не…
— Петр Михайлович, мое назначение даже Богдо Гэгэн отменить не вправе. А буряты в своем праве, ведь этот… Краснощеков оскорбил и весь монгольский народ, и их религию, причем самым вызывающим образом. Местная, понимаете ли, национальная специфика.
— Но…