Буйный Терек. Книга 1
Шрифт:
Хорунжий ушел вперед к дозору, выставленному у брода через реку. Закутавшись в бурку, так как ночь, несмотря на июль, была прохладной и сырой, он пристально всматривался в даль. Вдруг за рекой, совсем невдалеке от них, грянул пушечный выстрел. Звук выстрела прокатился по воде. Хорунжий привстал.
На той стороне загорелось, расползаясь по небу, громадное зарево. Замелькали огни, розовый дым заклубился над местом, где стояла армянская деревня Уч-Килиса. Послышалось ржание коней, скрип колес, неясные выкрики и голоса. И сотни огней задвигались и загорелись на другом берегу реки.
Это были бивуачные огни персидской армии. Раздался еще пушечный выстрел, и сигнальные огни авангарда Аббаса-Мирзы замелькали у самого брода. Сопровождаемый дозором, хорунжий вернулся к казакам и, послав донесение полковнику Реуту, засел в кустах, продолжая наблюдать за движением врага. Но персияне так и не перешли реки, и только их наездники, курды и кочевники-шахсевены гарцевали на противоположном берегу, постреливая на скаку из ружей и оглашая воздух бранью по адресу русских «свиноедов» и собак. Всю ночь горели костры и стояло зарево над тем местом, где расположилась на ночлег огромная, шестидесятитысячная армия Аббаса-Мирзы.
Рано утром, как только заалел восток, к переправе с разных сторон подскакало много конных групп. Тут были и луры, и азербайджанские всадники, и курды Дильмана и Маку. Потрясая дротиками, подбрасывая на скаку ружья и ловко хватая их, они ринулись в воду, по так же быстро повернули коней и умчались в обратном направлении. Это была военная хитрость номадов. Но противоположный берег молчал. Тогда они снова понеслись к переправе, стремясь обогнать один другого, между тем огромный лагерь персидского наследника уже снимался с места. Завыли рожки, забили барабаны, к переправе двинулись пешие сарбазы, за ними потянулись полки, верблюжья артиллерия с фальконетами и новенькими английскими орудиями, только недавно подаренными британским посланником Аббасу-Мирзе. Все это толпилось и растекалось по берегу.
Наконец шатер наследника был свернут. Аббас-Мирза, сопровождаемый царевичем Мираном и сановниками, сел на белого арабского жеребца и во главе своей гвардии шагом направился к переправе. Ударила сигнальная пушка, за ней другая, и оркестр духовых инструментов заиграл марш.
Вся туча сгрудившейся у реки кавалерии с криками и воплями «Алла!», «Худа!» [96] ринулась в воду. Запенилась вода, несколько коней упало, кого-то течением понесло вниз, но вся масса конницы с гиком и криками была уже на середине реки.
96
Бог.
Только тогда из невысоких кустов терна и можжевельника на широком намете вынеслась небольшая группа казаков и под визг и улюлюканье переправлявшихся всадников умчалась к холмам в сторону Шуши. На холмах, в гуще виноградных и фруктовых садов, стояли небольшие солдатские заставы, под прикрытием которых поспешно уходили в крепость армяне, бросая на произвол судьбы свои села, сады и имущество, нажитое долгим тяжелым крестьянским трудом.
Несмотря на яркий солнечный день, зарево подожженных деревень охватило полнеба и черная туча дыма заволокла горизонт.
Персидская армия подходила к Шуше.
Высокие, протяжением в три версты стены крепости пришли уже в ветхость, и тут работали многочисленные армянские беженцы, укреплявшие их. Усатые солдаты да офицер саперного батальона Кригер похаживали среди работавших, поправляя их, уча и покрикивая на них. Подгонять не надо было. Люди отлично понимали, что эти старинные башни и пятисаженные стены, возвышавшиеся на скале, являются единственным прибежищем, где могут они спастись от ножа курдов, вырезавших почти поголовно всех армян.
Сквозь еще не запертые Елизаветинские ворота крепости все шли и шли крестьяне, кто гоня скот, кто подталкивая и помогая коням тянуть тяжело нагруженную арбу, на которой грустно сидели тихие армянские женщины с полузакрытыми по персидскому обычаю лицами. Рев быков, резкие крики ослов, плач детей и взволнованные отрывистые голоса перемешались в один заунывный, непрекращающийся шум. Юго-восточные Эриванские ворота также пока еще были открыты для беженцев и гарнизона, но тут уже шли подготовительные работы саперов, которым было приказано наглухо забить их и засылать землей и каменьем. Проехало несколько обвешанных оружием конных армян, проскакал чапар [97] , и снова потянулись жители, усталые, запыленные, с воспаленными от бессонницы глазами. Они останавливались и, перед тем как войти в ворота крепости, с отчаянием оглядывались назад, в сторону багрового зарева, откуда еле слышно доносились выстрелы. Желтая пыль нависла над дорогой.
97
Стражник.
Так прошло больше двух дней. Персы, шедшие стремительным маршем от Чинахчей на Герюсы, подходя к Шуше, почему-то замедлили свое движение и, вместо того, чтобы обложить и штурмовать ее, занялись разорением и грабежами нищих армянских деревень.
В помощь к полковнику Реуту пришел назначенный еще при карабахском хане Мехти-Кули правитель армянской части города, старый, почтенный, уважаемый всем населением армянский агалар [98] Ага-бек Калантаров с двумя сыновьями и восемью представителями от армян города и округа Шуши. Здесь был и архимандрит Хорен, настоятель Вардапетского монастыря, сухой, подтянутый старик с умным и энергичным лицом. Его темную короткую рясу перепоясывал тонкий ремень, на котором висели кинжал и просто, но изящно отделанная черная дагестанская шашка. Через плечо, дулом к земле, висел короткий английский штуцер, новинка, еще не известная в русских войсках. Рядом с ним стоял плотный черноволосый человек в серой курпейчатой папахе и высоких сапогах. Это был местный богач, хозяин городских и шушакенских мельниц Ага-Петрос Давтян, старый и испытанный друг русских, еще два года назад получивший из рук Ермолова золотую медаль «За усердие». Остальные также были из местных почтенных людей, старейшины больших родов.
98
Старшина общины.
— Что скажете, друзья? — поднимаясь навстречу делегации, спросил Реут. — Я понимаю, что ваше положение в этой неожиданной войне тяжелее, чем наше, солдатское. Ваши деревни горят, дома разграблены, семьи, бежавшие в стены крепости, в страхе ждут спасения… Ничего не могу обещать вам, кроме того, что будем защищать крепость до последних сил, врагу ее не сдадим и если погибнем, то с честью.
Ага-бек Калантаров молча слушал речь начальника гарнизона и только чуть покусывал свой длинный, седой, свисающий к подбородку ус. Архимандрит, горячий и нетерпеливый, быстро глянул на него, но старик спокойно дослушал речь Реута до конца.
— Вот сейчас, ага-полковник, я слышу правильную речь мужа и воина… а начал ты, не обижайся на нас, говорить языком не мужчины, а слабой женщины. Мы, почтенные люди, выборные от армянского населения города и провинции Шуши, пришли к тебе не за спасением и не со слезами. Мы пришли как воины, с желанием драться с кизилбашами [99] , победить их или умереть вместе с русскими братьями. А наше добро, наши деревни, что горят вокруг, — он показал в окно на далекое зарево пожаров, — это бог дал, бог и взял. Если мы победим врагов и останемся живы, все это вернется, и новые, еще лучшие деревни опояшут Шушу. Сейчас нужно думать о войне. Мы знаем, что вы храбры, но вас мало, а крепость велика, стены ее ветхи, площадь обширна. Мы просим тебя, начальник-ага, сегодня же послать на защитные работы всех могущих ходить мужчин и женщин. Пусть под руководством твоих офицеров и знающих людей они построят такие укрепления, о которые разобьет свою голову Аббас-Мирза.
99
Красноголовые. Так русские называли персов за то, что они красили волосы хной.