Буйный Терек. Книга 2
Шрифт:
— Да, я знаю графиню, она действительно держит нынешнего Варшавского князя в ежовых рукавицах. При дворе подшучивают над его робостью перед ней, а государь даже как-то сказал ему: «Ты, Иван Федорович, гроза для турок, поляков и французов, а вот перед немкой робеешь, как рекрут в первом бою», — смеясь, вставил Стенбок.
Есаул оживился.
— Сволочи эти бабы! Все — дрянь, что эти бабы гулены, — кивнул он на уносивших тарелки женщин, — что княжеские жены — одна им цена. Ей бы, чертовой дочке, радоваться, что за фельдмаршалом, князем замужем, а она…
— А ты, есаул, видно, не любишь женщин? — с веселым любопытством спросил Пулло.
— А чего их любить? Казак должон службу нести, коня любить, конь ево не подведет, а баба… — Желтухин махнул рукой, — только для хозяйства да поддержания роду нужна.
Все расхохотались.
— Неужели вы серьезно так думаете? — поинтересовался Стенбок.
— Ну а как же? — в свою очередь удивился есаул. — Есть, конечно, и у нас такие казаки, что нюни да слюни с ими разводят, так только, доложу вам, самые это дрянные люди по службе, да и то, слава те боже, мало их таких водится.
— Кель бет! [52] Совершеннейший троглодит, — покачивая головой, сказал Стенбок.
— Э, нет, это настоящий гусар! Таких я встречал и в Гродненском и в Александрийском полках, — вмешался Куракин.
— А почему, спрошу вас, Алексей Петрович неженатый был? А потому, — поднимая палец кверху, будто отвечая самому себе, продолжал есаул, — умный он был человек, веры в них не имел.
— Ну, — засмеялся Небольсин, — жены у него, это точно, не было, зато кябинных [53] целых пять на Кавказе оставил.
52
Какое животное!
53
Временных жен, согласно мусульманскому уставу.
— Шесть, с вашего позволения, и детей кучу; правда, всех их под разными фамилиями обеспечил, — уточнил Пулло.
За окнами послышались цоканье подков, громкие голоса.
— И господин полковник, и все тута… Дозвольте проводить.
— Нас ищут, — становясь серьезным, сказал Пулло.
Небольсин выглянул в окно. Внизу стояли кони, возле которых толпился народ. Двое всадников шагом подъехали к уже сошедшим с коней казакам.
— В чем дело, станичники? — спросил Небольсин.
— До господина полковника прибыли, мы с поста, что возле шестой фигуры [54] стоит. Дозвольте подняться, ежели господин полковник здеся, — доложил один из казаков.
— Ты старшой? — появляясь в окне, крикнул Пулло.
— Так точно, приказный [55] Тимохин, Волжского линейного полка.
— Подымайся сюда, — и Пулло вернулся к столу.
Приказный постучал в дверь. Это был рослый черноусый казак со смелым, мужественным лицом и умным, проницательным взглядом. За его спиной стоял невысокого роста чеченец, дружелюбно поклонившийся офицерам.
54
В то время означало на местном военно-казачьем наречии сторожевые вышки для караулов, вынесенных за линию станиц.
55
То же, что в пехоте ефрейтор.
— А-а, здравствуй, Идрис, давно не видывал тебя. Ну, как дела? Сначала говори ты, Тимохин.
— Так что, вашсокбродь, чечны немирные из Шали на пост прибыли. Трое от ихова старшины цидулю до вас, письмо, значит, привезли…
— Письмо? О чем же? — переводя взгляд на чеченца, спросил полковник.
Идрис, мирный чеченец из предместья крепости, был и торговцем и переводчиком, ведшим свои и штабные дела с немирными аулами Чечни. Он торговал с ними ситцем, продавал сахар, крупы, мелкие скобяные изделия, изредка посылал и медикаменты, которые тайком скупал в солдатских лазаретах.
— Старшина Шали Саид-бей письма прислал… одна свой письма, другая — русски пленны апчер есть, одна солдат тоже. — Идрис задумался, посмотрел на Пулло и, обведя взглядом офицеров, сказал: — Трицит рублей золотой ахча апчер, одна туман — солдат. Сам имам, — почтительно продолжал он, — такой цена сказал… сам Гази-Магомед сказал: «Апчера хороши человек, его назад пускать надо».
— Эге, — протянул Пулло, — это кого ж похвалил имам, интересно.
— Похвалил, а денежки за него берет, — не без ехидства вставил есаул.
— Ну, денежки невелики, да и не в них суть, важно, что мюриды и среди нас хороших заметили… А как фамилия офицера?
Казак пожал плечами.
— Не могу знать, вашсокбродь, да тут в письме все обозначено. — И он, вынув из кармашка письмо, отдал его Пулло.
— А где немирные остановились? — спросил Стенбок.
— На посту возля фигуры отдыхают. Два молодых, а третий с чалмой, така рожа, что не дай бог приснится…
— Что, страшон? — и Желтухин подморгнул приказному.
— Да нам он не страшон, мы всяко видели, а просто все лицо в порезях да шрамах, на одну ногу хром, видать, когда-нибудь пулей подшибли.
Идрис улыбнулся.
— Это очень храбренный мюрид есть… Его сам имам знает, его чеченски начальник Бей-Булат кунак был…
— Как зовут-то его? — осведомился есаул.
— Кунда-эфенди, Хорочой аул, — почтительно, с особым уважением сказал переводчик.
— А-а, знакомец мой, как же! — тоже не без уважения произнес Желтухин. — Это верно, первый джигит у вас, и рубиться, и стрелять, и табуны карапчить может.
— Кунта-бей се может, — с гордостью подтвердил Идрис.
— Только лет-то ему немало, поди под шестьдесят подходит.
— Крепкая еще джигит, стрелять, война ходить, два день, два ночь лошад ездит, крепко может, силная человек он, — с удовольствием подтвердил Идрис.
Пулло дочитал письмо.