Буйный
Шрифт:
Очуметь, я спятил. Идиот.
М-да уж. Вконец, видать, чокнулся от знатного спермотоксикоза.
Девочка потопала в сторону поля, а я напрягся, готовясь действовать.
Первым делом необходимо было пробраться в дом, найти что-нибудь пожрать и переодеться. А то мой помойный запах привлекает внимание. Даже пролетающие рядом мухи дохнут. Насекомые, по крайне мере, уж точно. Комары больше не кусали, когда я фекалиях вывалялся просто ради того, чтобы выжить.
Оглянувшись по сторонам и убедившись в том, что никого рядом нет, метнулся к избе. Думал,
Когда я вошёл внутрь, сердце неприятно кольнуло. Внутри избёнка выглядела ещё ущербней, чем снаружи. Хозяева халупы, вероятно, мазохисты.
Как можно, спрашивается, существовать в подобной нищете? Интерьерчик хуже, чем в карцере строго режима.
Порылся в шкафчиках. Нашёл бочонок молока, полбуханки чёрствого хлеба. Весь есть не стал — совесть не позволила. Залпом умял половину белого, запил молоком.
Кайф!
Кажется, я только что получил ментальный оргазм!
На столе нашёл пару яблок.
Сладкие… Видать, домашние.
Голод полностью утолить не удалось, но желудок всё же сказал спасибо — перестал урчать и болеть.
***
В доме было несколько комнат. В том числе имелась некая комнатка с огромным ржавым тазом. Походу, ванная. А из покрывшегося плесенью потолка торчал кусок шланга.
Понятно. Там, на крыше, скапливалась дождевая вода и через якобы душ попадала внутрь.
Помимо кухни, в халабуде имелось ещё две комнаты. Типа спальни. В обеих — ржавые, полуживые кровати, застеленные пожелтевшими и залатанными простынями.
Врагу не пожелаешь жить в таких условиях.
Интересно, а та девчонка одна здесь всем заправляет?
Покопался в комоде, отыскал там кое-какие вещи. Хорошо, хоть мужские. Спортивные штаны и футболка.
Вот и ответ на вопрос! С мужиком златовласка живёт. Правда, сейчас в избёнке я находился совершенно один. По делам, видать, хозяева отлучились.
Одёжка оказалась маловатой. Пришлось чуток разорвать в плечах. С моими-то габаритами всегда было сложно шопиться. Обычно шмотьё шилось на заказ.
К счастью, на нарах я не сильно сдулся. Лизочка — медсестричка наша (та самая, что вытащила меня из тюрьмы) — раз в неделю вкалывала мне гормон роста под видом инсулина, благодаря чему я по-прежнему держал исключительную форму и с виду напоминал жилистого быка. Точь-в-точь такого же, как на татуировке, что набил себе на груди, ещё будучи подростком. Когда встретил своих… названных братьев. За что и получил кличку — Буйный.
***
Кое-как освежившись в якобы ванной, я наспех переоделся, а старое шмотье утрамбовал в ведро для мусора. Надо бы сжечь тельняшку-то тюремную или закопать от греха подальше. Не то спалиться — раз плюнуть.
Уже было собирался покинуть лачужку, как вдруг инстинктивно дёрнулся и напрягся, услышав торопливый топот и жалобные девичьи всхлипы снаружи сарая.
Руки в кулаки. Принял боевую стойку и, затаив дыхание, спрятался за облезлой дверью банной, готовясь всыпать люлей первому вошедшему недругу.
Зашибись, приплыли.
Этого ещё не хватало!
Гости у нас, кажется.
Твою ж мать!
***
Задыхаясь и рыдая навзрыд, она пулей влетела в дом, со всей мочи хлопнув дверью. Щелчок замка, её судорожный вздох, что набатом ударил по моим ушам, на короткий миг оживили окружающее пространство.
Всё было бы ничего, если бы подворье дома также не заполнили и другие голоса. Хриплые такие, зловещие, принадлежавшие двум мужчинам.
— Стоять, сука! — зарычал один недоробок.
— Открыва-а-ай! Или дверь вышибем! — подхватил другой.
— Уходите! Оставьте меня в покое! — забившись в угол между прихожей и кухней, девчонка обхватила своё дрожащее тельце тощими ручонками и тихонько тонула в слезах, но при этом пыталась отвечать твердо и уверенно, без единого намёка на страх. — Я дедушку позову! Он ружьё купил!
В ответ на угрозы раздался басистый хохот.
— Да дед твой уже сдох, поди, на поле, пока картоху садил.
— Пизд*т она, Рыжий! Я лично видел, как его в пятницу на скорой увезли.
— Ну и отлично. Значит, никто нам не помешает…
— Открывай, шлюха! Все знают, что ты шлюха! Дешёвка и давалка! Деньги гони! Давай, бля!!! Не беси! Иначе… Знаешь, что будет.
Писец.
Влип я, походу.
Кулаками чую — нехорошее дело назревает. Вон как костяшки чешутся, хоть кожу ногтями сдирай. Можете считать меня экстрасенсом, но правда, когда такое происходит, это означает лишь одно — очень скоро кому-то придётся начистить репу.
Супер!
Разборок мне, бл*ть, чужих для полного счастья не хватало!
А так хотелось прийти и уйти по-тихому из этого, чур его, села.
— Нет у меня денег! Ну правда… нет, — закрыла ладошками рот, подавляя в душе истошные вопли отчаяния. — Всё отдала. До копеечки.
— Тогда отрабатывай! Открывай и отсоси! Зачтется тебе.
Снова череда мерзких смешков.
А потом грохот.
Как будто нечто звонкое с силой разбилось о пол. Стекло, например.
Сквозь дверную щель в ванной я увидел фигуру, стоявшую ко мне спиной в черной спортивке, и девчонку эту, светловолосую, что от ужаса, казалось, прилипла к той грёбанной стене и с ней же намертво срослась.
Незнакомка всё так же немощно сидела на полу и беззвучно рыдала, закрыв рот ладошками. Тряслась вся. Аж подбрасывало бедолжаку в воздухе. Огромными, широко распахнутыми глазами она смотрела на того мудака, что всё-таки забрался в дом через окно и, оскалившись, как голодный шакал, уверенно крался в сторону своей жертвы.
Она смотрела на недоноска с такой щемящей болью и невообразимым ужасом, как будто видела перед собой саму смерть. А мне вдруг стало так… так больно и тошно, что хотелось выдрать из груди собственное сердце, лишь бы унять эти необъяснимые ощущения в области рёбер, когда я смотрел на хрупкую, но такую отважную малышку, понимая, что она обречена и у нее нет ни шанса спастись.