Bxoд в плен бесплатный, или Расстрелять в ноябре
Шрифт:
— Кажется, протекаем, — обнаружил новое несчастье Махмуд.
Зажгли спичку, осветили накат. Бревна не справились со своей задачей: впитав первую влагу и больше не имея сил удерживать воду, уронили капли вниз.
Собираем, подтыкаем под себя вещи. Не намочить их, потом ведь не высушим.
Если надо будет сушить.
Впереди — беспросветная ночь…
12
В плену я полюбил ночи за то, что они не приносят известий. День, когда ловишь каждый шорох и звук, тянется
А ночью почтальоны не работают и связные не приезжают. Потому интуитивно начал менять свой сон: легче оказалось сидеть в раздумьях до четырех утра, а потом спать.
Нынешнюю ночь любимой не назовешь.
— Заливает, — время от времени сообщаем друг другу случившееся.
Протекала уже вся крыша. Один матрац расползся от воды сразу, второй держался на честном слове. И его на руках, как тяжелобольного, у которого внутри переломаны все кости, переносили из угла в угол, где капало меньше всего. Спички все-таки намокли, и ползали в сплошной темноте, на ощупь. Но как нельзя в двух метрах укрыться от снарядов, точно так же или еще даже бесполезнее искать сухое местечко.
Утром нас нашли сидящими на матраце, с накинутыми на головы одеялами. Дно ямы блестело от воды. А сверху все поливало и поливало.
— Живы?
— Пока да. Но завтра — вряд ли.
— Что, Антон Павлович, болеть вздумал? Врачей нету.
— Мы не думаем болеть. Но — заболеем.
— Что, совсем плохо?
Стали возиться с решеткой, отодвинули.
— Отойдите в угол.
Куда отходить! Мы приперты в угол самой жизнью.
К нам опускаются сапоги с ломтями налипшей грязи. Незнакомый боевик оглядывает расползшийся матрац, потолок. Вода капает на фонарь, и это, наверное, убеждает больше, чем наш вид.
— Промокло. А не должно бы.
Этого мы уже не знаем. Знаю другое: охрану нужно додавливать, слова про будущие болезни — это реальность, а не угроза.
— Переведите куда-нибудь, где не протекает.
— Посмотрим, — ничего не обещает конвоир и исчезает на целый день.
— Землянки у всех одинаковые, они сами, небось, сидят в подобных условиях. — Борис, как всегда, стесняется любых просьб: как же, заставляем людей суетиться, отрываем от дел праведных.
— Тогда давай сидеть дальше, — рекомендую ему, но тоном категоричного недружелюбного возражения.
Чувствую, что не сдержался, но бездействие давит на психику еще больше. Неужели безропотно сидеть и гнить?
Встаю, собираю ватные внутренности, вывалившиеся из лопнувшего живота матраца. Осматриваю накат над собой, щупаю бревна, где мокрее. Начинаю запихивать в щели вату.
— Бесполезно, — усмехается Борис. Натура достаточно тонкая, он почувствовал мой категоричный тон и возвращает шар той же расцветки.
Не спорю. Спор нам не нужен. Нужно чем-то заняться.
Ложкой конопачу щели. Надо мной капать перестало. Знаю, что временно, что вата — не тампоны «Тампакс», но их у нас нет и вряд ли подбросят. У нас есть миллиметровая
Махмуд, может быть, впервые не поддержал своего начальника, принялся помогать, отщипывать кусочки ваты. Крутимся на полусогнутых.
Тампакс не тампакс, а около часа сидели без грязевых потоков. Движений мало, замерзаем. Приближающаяся ночь, гроза, уже подмокшие закладки — все наводит грусть.
Сочувствия дождались от Хозяина. Он появился в новом бушлате, присел:
— Залило?
— Полностью. Может, какие доски есть, постелить хотя бы на воду.
— Да у нас здесь, Николай, особо не разгонишься тоже. Но что-нибудь придумаем.
— Я же говорил, они сами в таких же условиях, — успокоился Борис, дождавшись подтверждения своим словам.
Хорошо, что промолчал про наши старания по заделке щелей. Значит, надо настраиваться коротать ночь на корточках. Если бы можно было хотя бы встать во весь рост, размяться…
— Часа через три переведем в новое место, — появился с самой приятной за последние дни новостью Хозяин. — Потерпите.
Наглею вконец — победителям можно:
— А чайку горячего нет? Доходим…
— Чай есть. Сейчас принесу.
И когда дрожащими руками обнимали пиалы с остывающим на глазах чаем, Борис чуть извинился:
— Он тебя уважает, Николай. Заметил: обращается только к тебе и по имени. Наверное, ты интуитивно был прав, когда каждую ночь просился в туалет. Они к тебе привыкли.
Да, надо или нет, но я просился наверх каждую ночь. Больше для того, чтобы размять ноги, подышать пару минут свежим воздухом и, если удастся, хоть что-нибудь прояснить в наших судьбах. Кто-то незнакомый из охраны однажды поязвил:
— Что, полковник, коммерсанты запрягли, заставляют парашу выносить?
Меня не заставишь. Я сам карабкаюсь к свету. И не имеет значения, что на данный момент этот путь надо идти с «девочкой». Может статься, все усилия напрасны. А вдруг нет?
О том, что вылез из ямы, пожалел единственный раз, когда охрана оказалась совсем незнакомой. «Свои» брали за рукав и вели в сторону, здесь же стали командовать:
— Правее, три шага вперед, левее, теперь шире шаг.
Со всего размаха врезаюсь в ствол дерева. Хохот.
— Правее. Кругом. Быстрее. Я сказал, быстрее, — клацание затвора и удар прикладом в спину.
Удар лицом по дереву. Останавливаюсь. Больше не тронусь с места.
— Два шага влево. Влево, я сказал!
Мгновение сдерживаю себя, успокаиваюсь. И — подчиняюсь: никому ничего не докажу. Царапины на лице заживут, а радоваться можно тому, что побольше пробуду на свежем воздухе и получше разомнусь. Охрана бесправна, а новички тем более ничего не смогут со мной поделать.
Но иду теперь медленно, несмотря на поторапливания. Поняв, что большего не добьются, боевики хватают за рукав и бросают грудью на куст. Еще более неприятно, кстати, чем на ствол.