Бык в западне
Шрифт:
— Вот-вот, дядя Валя, — раздраженно пробормотал Куделькин. — Это в вас тактический гуманизм гофрит. Не стратегический, заметьте, который вполне может быть поставлен на службу Родине, а тактический. Мелкий. Без берегов. А раз без берегов, значит, не имеющий никакой ценности. Вы ведь с отцом выросли на духовной диете. Да? Ну, Пушкин. Ну, Толстой… Гоголь… Кто там еще? Вы ведь даже, кажется, обходились без Достоевского. Отец, между прочим, книг никогда не читал и не читает Подозреваю, что и вы не большой дока в этом деле. Правда? Я как-то спросил у отца, как он в школе писал сочинения, если никогда книг не читал? Он честно ответил. Был у них в классе пацан-еврей. Умный, понятно. Вот отец и сдирал у этого пацана. А в благодарность защищал пацана от своих же приятелей. Отсюда же и ваш тактический гуманизм. Без берегов. Этот, значит, тебе помог, а ты, значит, тому помог. Смотришь, так и пойдет. Я тебе, ты мне, а на остальное плевать. Так сказать, доживем до понедельника. Известно… Тактический гуманизм, — презрительно
— Ты хорошо знаешь отца?
— А чего ж не знать? — несколько смешался Куделькин. — Когда я рос, отец часто приходил. Приносил деньги. Не ругался Потом вместе жили. Когда мать вернулась к отцу.
— Не очень, видать, отец с тобой откровенничал, — пожал Валентин плечами.
И подумал, да и не очень-то пооткровенничаешь с сыном на месте Куделькина-старшего. Рассказать, что ли, сыну, как вышибают по заказу долги с должников? — Или как закатывают в огонь на твоих глазах гроб с живым человеком? Или как в пьяной драке калечат в общем-то случайных, просто не вовремя попавших под руку людей?
Тактический гуманизм.
Впрочем, Куделькин-младший все понял правильно.
— Зачем мне откровения отца? Чему он мог меня научить? Он же в самом себе не разобрался, не смог выбрать правильную дорогу, запутался в трех соснах. Ведь отец в свое время вполне мог пройти в чемпионы. Мог стать чемпионом, как вы. Прямой и нормальный путь. Даже не очень долгий. На дороге, собственно, вы только и стояли, — с обидой ухмыльнулся Куделькин. — Только ведь отец был немного моложе. Рано или поздно он бы вас все равно сделал. А он? «Да Валька!.. Да Кудима!.. Да чемпион!..» И выбрал в итоге не великое государство и звание чемпиона СССР, а нищую Россию и прилавок мясной лавочки, в которой время от времени можно надираться с бывшим чемпионом.
— А почему? Ты думал?
— А все просто, — с пьяной прямотой ответил Куделькин. — Слаб отец оказался. Он боялся делать и говорить то, что думал. А трусов, дядя Валя, нигде не любят. Особенно тайных трусов. Такие трусы, как правило, становятся неудачниками. — Куделькин тяжело поднял на Валентина пьяные невеселые глаза. — Вы ведь тоже из таких, дядя Валя? А? Иначе бы, наверное, не сбежали за кордон… Куда подальше… От сложностей… Сбежать всегда можно. Сложней остаться. Вы вот деду Рогожину сочувствуете, а сочувствовать следует Губанову. Этот крутой дед что делает? А выбивает самостоятельность из хорошего пацана. Сам не привык к самостоятельности и в других этого не терпит. Только я, дядя Валя, так скажу… Вы не обижайтесь. Из пацанов самостоятельности уже не выбить. Такие, как этот Губанов, уже поняли мир. Свастика — это так… Всего лишь знак неприятия. Знак отталкивания. Ничего больше. На этих пацанах будущее стоит. Они не просят милотостыню, а занимаются. В России таких пацанов много. Россия страна большая. Такая большая, что никто ее не развалит окончательно. Ни крутой дед Рогожин, ни Китай, ни Америка. Россия и в руинах выше какой- то там вашей сраной Франции. Ни гунн с Востока ее не развалит, ни германец с Запада. Ни сраная тупая Америка ее не развалит, ни сраная умная Япония. И знаете, что главное в России сейчас?
— Ну?
— Да этот пацан Губанов. Именно он. Не крутой дед Рогожин, отстаивающий свои закаменевшие идеалы, и не хилый пацан, что ищет замусоленные окурки в уличных урнах, а именно самостоятельно размышляющий пацан Губанов Он ведь даже свастику рисует не просто так. Даже в свастике пацан Губанов видит особый смысл. Этот паренек, дядя Валя, с детства привыкает к самостоятельности. Если ему правильно все растолковать, а мы растолкуем, он поймет. У него есть голова и руки. Он уже сейчас знает, что завтра именно ему придется заниматься настоящим делом. Он не хочет и не будет жить так, как его крутой, но нищий сосед, и он не хочет ковыряться в мусорных урнах, как тот жалкий попрошайка. Крутой дед Рогожин всю жизнь прожил в социалистическом коммунальном клоповнике. Для него отдельная квартира всегда казалась почти необъяснимым чудом. Он считал и считает, что жизнь только такой и может быть. А пацан Губанов не желает никаких чудес Он не верит ни в какие чудеса. Он просто хочет конкретную отдельную квартиру и все прочее. Как данность.
— Данность надо заработать.
— А он заработает. Крутой дед Рогожин за семьдесят с лишним лет ничего не заработал, а пацан Губанов заработает. Задачи нынче изменились, дядя Валя. И игроки нынче не те. Самостоятельные нынче игроки. Крутой дед Рогожин пенсию месяцами не может получить, а пацан Губанов не станет ждать пенсию. Он сам заработает на старость. Он уже сейчас понимает, что все следует взять в свои руки. Собрать вместе думающих, как он. Создать мощный железный кулак. Железным кулаком, дядя Валя, можно запросто расколотить всю грязную заразную посуду прошлого. И заставить людей работать. Каждого заставить работать. На самих себя. Обеспечить всех отдельными квартирами, оторвать от коммуналок и безразличия. Если человек живет в отдельной квартире и имеет нормальную работу, дядя Валя, он не будет шляться по улицам и с ненавистью поглядывать на соседей. Людям нужно дать то, что они хотят. Работу. Квартиру. Машину. Оружие. Да, да, и оружие. Никто не полезет в чужую квартиру, никто не нападет на человека в темном переулке, если будет знать, что за поясом любого прохожего может оказаться пистолет. А может, и гранатомет в кладовой хранится, — ухмыльнулся Куделькин. — От таких пацанов, как Губанов, во многом зависит, жить нам завтра в нормальном мире или снова жить в жопе. Ну, а когда, дядя Валя, такой первичный железный кулак будет создан, вот тогда можно будет переходить к глобальным задачам. Огородить на хер все границы. Чтобы ни одна мышь к нам не прошмыгнула. Ни кавказская, ни китайская. Кавказ вообще огородить бетонной стеной, обнести ее колючкой и бросать туда за стену побольше оружия. Пусть сами разбираются, где лучше и с кем лучше. Всякие умные мозги из страны не выпускать, а, наоборот, прикармливать чужие. А если кто-то ну прямо не может жить, скажем, без какой-нибудь там Канады или Германии, хер с ними, пусть сваливают Но таких лишать языка! Какого хрена они будут вывозить беспошлинно наше главное достояние? — в уголках губ Куделькина-младшего выступила легкая пена. — Я ведь тоже учился, дядя Валя. Я знаю, что язык наше главное достояние. Не нефть, не газ, не всякие там ресурсы, это само собой, а именно язык. Выбросили же французы из своего языка все ненужные им американизмы. А? Не будете спорить? Вот и хорошо. И французы от этого хуже жить не стали. И не говорите мне, дядя Валя, про железный занавес. В новых условиях не будет никакого занавеса. Ни железного, ни шелкового, ни золотого. Большой капитал в принципе разрушает границы. Перед большим капиталом все границы прозрачны. Главное в людях. Как будут люди думать. Готовы они, например, честно служить в своей собственной крепкой армии или они, как сейчас, будут с самого детства готовиться в дезертиры? Это же просто, дядя Валя. Это все лежит на поверхности. Только таким образом, силой, можно решить все проблемы и зажить, наконец, действительно нормальной приличной жизнью. А всякие там бомжи, отребье, дезертиры, мелкая братва, шлюхи, криминальные авторитеты, гуманные воры- чиновники, вся эта грязная тупая масса, дядя Валя, которая пьет, ворует и плодит нищету и преступность, она свалится с общества сама собой, как сваливается грязь с золотой статуи.
Где-то я это слышал, усмехнулся про себя Валентин. Вид пьяного Куделькина был ему неприятен. Ну да, вспомнил он, Куделькин-младший всего лишь, правда, по-своему повторяет тезисы большого либерал-демократа.
— Ладно, дядя Валя, — сказал Куделькин, поднимаясь. — Наверное, вам не понравилось то, что я вам сказал. Но дело, как ни крути, обстоит именно так. Нам из России виднее, как все происходит на самом деле, — зло, даже агрессивно подчеркнул он. — И мне, как более молодому, как человеку нашего времени, виднее, чем вам или отцу. Отец что? Он прикопил себе деньжат и сидит сейчас в своей лавке, как в дешевом раю. Отцу абсолютно наплевать, что там будет после него, лишь бы день прожить, а вот мне не наплевать. Мне совсем не наплевать. Мне жить после отца. Активно жить. Вот почему я так активно во всем участвую.
Куделькин тряхнул головой, как бы отгоняя внезапные мысли.
— Ладно. Ложитесь спать, дядя Валя. Поздно уже.Телефон я отключил, мешать не будет. Я сейчас на минуту поднимусь наверх в квартиру крутого деда Рогожина. Крутой-то он крутой, а вот, уезжая, ключи всегда оставляет мне. Не без этого. Знает, гусь, кому оставлять ключи. Не тете Мане и не дяде Саше. Знает, что мне оставить надежнее. Газ там, краны… А то, не дай Бог, воры… Ну, и все такое прочее. Я сейчас поднимусь на минутку.
Валентин кивнул. Прислушиваясь к тяжелым шагам Куделькина на лестнице, он налил себе коньяку.
Вопросы? Да ну. Не было у него к Куделькину никаких вопросов. Выпил, наговорился. И достаточно. Не осталось вопросов. Осталась только настороженность.
Абсолютно понятно, что компьютерная фирма, в которой якобы работает парень, всего лишь прикрытие. Теперь это абсолютно ясно, пришел Валентин к окончательному выводу. А в основной конторе Куделькина- младшего, похоже, что-то не складывается. Что-то там у них сильно не складывается. Вот Куделькин-младший и нервничает. Каша у него в голове. Ну и хрен с ним. Копаться в его каше я не буду. Пусть сам переваривает. Куделькин-младший хотел выговориться, и я дал ему такую возможность. Но на этом все. Выговорился, и хватит. Хорошего помаленьку. Завтра улечу. Кажется, в голове Куделькина-младшего, подумал Валентин, не мало накопилось дерьма. Жестокого, откровенного. Но я в этом разбираться не буду. Незачем. Со временем разберется сам.
Вздохнув, он пошел разбирать постель. Он не хотел спать. Он знал, что сегодня ему обязательно приснится сон, который несколько лет мучил его в Гвиане. Он орал во сне, стараясь проснуться, но это далеко не всегда получалось. Чаще всего он видел часто повторяющийся сон до конца, и, когда просыпался, простыня и подушка под ним были мокрые от пота.
А снился ему самолет. Ему снилось, что он просыпается в самолете и знает, что сюда до него не дотянется ничья рука. Даже рука Николая Петрович, бывшего полковника КГБ, почему-то в том мерзком сне всегда живого, хотя Валентин прекрасно знал, что Николая Петровича подстрелил снайпер в питерском морском порту еще несколько лет назад.