Былинка в поле
Шрифт:
Молва ходила о богатстве Домнушки. Шинкарка Мавра Кошкина, толстомордая, с большой головой и телом подростка, и решительная, с прогонной фигурой Родиха решили удоволить Домнушку, истопили баньку для нее.
До смерти любила попариться бабка. Жилистая Родиха подсадила на полок старуху, наддала пару ц давай пороть наотмашку горячим березовым веником усохший до фасолинок зад, спину и голени. Сладостно, с сипотой охала Домнушка, будто от века зашелудивела и не парилась отродясь. Тем временем большеголовая Мавра, по-мышьему проворная,
И не ошиблась: к станине рубахи был подшит пояс с золотыми. Оттого-то старуха годами и не меняла эту рубаху.
Мавра влезла в баню, нервно трясясь, плеснула из ведра на черную каменку. Обжигающий пар кинул на пол Родиху и Мавру. Жалобно, по-заячьи, запищала Домнушка на полке:
– Горю!
Родиха надела рукавпцы, голову и лицо обмотала платком и с еще большим рвением принялась стегать сомлевшую, едва лп не бездыханную Домну Дормидонтовну.
– Умру, - едва расслышали в адском пекле.
Они бы запарплн ее до смерти, если Оы не пресекла молодайка Фиена, только первый год жившая у Чубаровых, но горячо интересовавшаяся "золотым делом". Она видела, как злодейки увели старуху в баню.
– Объегорят неразумную, - сказала Фпена Василисе.
Гордая свекровь презрительно выдохнула, раздувая царственный нос. Фпена пыталась настропалпть свекра, но Кузьма коротко ответил, что бог с ней, для него деньги - хуже лпхоманкп-потрясучкп.
Фпена не такая гордая, как свекровь, не такая дура, кик свекор.
– Мне-то что? Мое дело сторона, - сказала она.
Надела шубу распашистую, будто к отцу пошла, а потом уж не дорогой, а задами, снежной целиной, утопая выше колен, обдирая кожу об остекленевший мартовский наст, добралась до бани. В предбаннике услыхала спокойные голоса, доносившиеся из бани, и мокрое шлепание веника по телу. Лишь вторым рызком на себя распахнула забухшую дверь, влетела в горячий парной мрак, где тола бабка. Но Домаха блаженствовала на полу, потому что мыли ее тепленькой водой четыре заботливые руки. Фпена схватила тонкую скользкую Родиху поперек, согнув ее вдвое, вытолкнула в предбанник.
– Кипятком ее, Мавруша!
– кричала Родиха, стоя одной ногой в предбаннике, другую просунув в баню.
Но кипятком овладела Фпена. Всего один ковш понадобился ей, чтобы выгнать баб на снег.
– Лпхопмцы, верните ворованное, а то выцарапаю али выварю ваши бесстыжие зенки, - спокойно и деловито сказала Фпена. Она перетряхнула пх сальные, пропахшие потом рубахи, но денег не нашла. Бабы дрогли нагишом на холоду, нимало не беспокоясь - деньги уже передали мужьям, курившим за баней.
– Не отдадите половину, укатаю на каторгу.
– Окстись, помраченная!
Фиена кинулась к старосте Ермолаю. Тот с понятыми отобрал деньги у продувных баб. взял их себе на сбережение с процентами, пустил в оборот в своей лавке. Матера Домнушке оказывал уважение, посылал к праздникам конфеты, от которых млела старая сластена.
Кузьма никогда не просил у матери денег. На этот раз по случаю женитьбы Автонома он наклонился к запечью:
– Маманя, внука твоего меньшого женим.
– Пора уж? Годы-то летят, чистые гуси-лебеди. А меня-то все еще не прибрал господь. Прогневила, знать, милосердного. Автономша мой любимый внук, молчун синеокий. Дожила до свадьбы я. Сведи, Кузя, меня к Ермолаю, попрошу расчет.
Кузьма отнекивался.
– Я не то что говорить, до ветру рядом не присяду с коротким барином. Безобразен он в человеках. Зависть допрежь его родилась в нем. Чужим здоровьем болен. Сохнет, глядя на людей. Все кажется ему: у других и шило бреет, а у него и ножи неймут.
– Как хочешь. Не поклонишься до земли, гриба не подымешь.
– Я провожу тебя, бабушка!
– подскочила Фиена, выглядывая из горницы.
Одели Домнушку в прокатанную рубелем льняную рубаху, юбку шерстяную и кофту вязаную, достали из сундука присыпанную табаком, крытую черным сукном шубу полувековой давности. И вот она, накинув сверху платокшаль, тыча ореховой палкой, вышла во двор, ведомая под руку Фиеной, складно семенившей под шаркающий шаг старухи. И хоть двухэтажный, под железной крышей дом Ермолая стоял по соседству, Фиена уломала Автонома подвезти их на санях.
Когда-то между ними дышали теплом два дома, но в голод хозяева вымерли, и Ермолаи разбил сад на унавоженном подворье.
Автоном, насупившись, подвез бабку и сноху в кормо ЕОЗНОП кошевке, высадил у парадного крыльца и поехал ва гумно за мякиной. У Автонома были свои причины повыше держать голову перед домом дяди Ермолая. Временами завидовал его крепкому хозяйству, но чаще ненавидел дядю, проклиная свое родство с ним, бросившее черную, как позорящий мазок дегтя по воротам, тень на всю судьбу его, Автонома. Одну школу окончил Автоном с дочерью дядп - Люсей, да так и завяз в навозе, а она закругляет образование в педагогическом техникуме, хотя он же натаскивал ее по математике и обществоведению перед экзаменами в техникум. Любое дополнительное обложение Ермолая Данплыча Автопом поддерживал в сельском Совете с пенреклонностыо, устрашающей даже самого Захара Острецова.
Ермолай, сияя благообразной лысиной в рыжеватом окладе уцелевших на висках и затылке волос, вышел навстречу мамане в высоких чесанках. Был он в мать рыжеват и суетлив.
– Милости просим в горницу, маманя Домна Дормидонтовна, там теплее и уединеннее, - сыпал он скороговоркой, опасливо косясь на Фиену.
А та, сдвинув с головы на плечи шаль, угнездилась между фикусами, вымахавшими до потолка, вертела головой, оценивающе оглядывала шкафы, убранство. Ее не смущало, что хозяйка принесла на подносе чашки чая для Ермолая и Домны Дормидонтовны, поставила конфет и чернослив. Ермолай покряхтывал, краснея, потирая руки.