Былое — это сон
Шрифт:
Гости были журналисты и художники с женами или подругами. Тон был откровенно недружелюбный. Когда наблюдаешь издали один определенный слой населения, в глаза бросаются только общие черты. Вблизи же можно различить и ревность, и борьбу за существование. В лесу тоже кажется, будто деревья живут в дружбе и являют собой некое единство, а меж тем каждое дерево высасывает из земли все, что может и изо всех сил старается перерасти остальные.
Я привык к тому, что люди прикрываются условностями.
Но духовная жизнь в Осло была обнажена, тут не признавали условностей. Ты кусал, и тебя кусали. Так же и в супружеской жизни, я никогда не встречал ничего подобного.
Пили беспрерывно, комнату затянуло дымом. Сусанна была хорошей
На мгновение мы с ней остановились у открытого окна, она распахнула его, чтобы немного проветрить. Трое молодых людей прошли по улице — девушка держала под руки двух парней. Сусанна стояла с сигаретой во рту.
— Девушка еще такая молоденькая, что ляжет только с одним из своих кавалеров, — сказала она.
Она умела сказать так, что тебе делалось смешно, но потом ты невольно призадумывался.
Я часто размышлял, кем бы ей следовало стать, но так ничего и не придумал. Способности у нее были самые разносторонние, но она не могла бы заниматься делом, которое поставило бы ее в зависимое положение. Художник, которому отказано в таланте, — сказал про нее однажды Бьёрн Люнд. Безусловно одно, ее мучил the great hunger [40] , никто не жаждал столь страстно, как она, сделать свое дело, осчастливить мир. Ее желания и мотивы так долго понимались превратно, что в нее вселился сам дьявол, она стала вымещать все на том единственном, кто находился в ее власти, а самое горячее желание этого единственного, как ни парадоксально, заключалось, может быть, в том, чтобы она умерла. Он признался мне в тот вечер, когда от вина соображал уже не больше, чем Трюггве:
40
Великий голод (англ.).
— Я обрету покой, только когда Сусанна умрет.
Так и сказал, и мне, сидящему здесь, отделенному от Норвегии мировым океаном и целым континентом, остается лишь повторить:
— Я обрету покой, только когда Сусанна умрет.
Странные в Норвегии газеты. Они судят этих людей с точки зрения морали и не хотят понимать, что маленькая страна сумела сделать огромный вклад в искусство именно потому, что ее великий поэт и великий живописец взросли у самого горнила Люцифера, в том чистилище, которое называлось Христианией и которому потом дали другое имя, словно что-то можно изменить. Быть художником в Норвегии — значит вести жестокую борьбу за то, чтобы сохранить свою мечту чистой и неоскверненной, никто ведь не оставит ее в покое, все будут кидать в нее грязью. Стоя по уши в дерьме, ты должен поднимать вверх эту розовую мечту, а все будут стараться утопить тебя, и тебе придется защищаться до последнего плевка. Но если ты донес свою мечту до принцессы, значит, ты знал ей цену. Странно было наблюдать, как газеты участвуют в драке падших ангелов, происходящей в трясине. Я не видел ни одной попытки понять, что представляет собой норвежская духовная жизнь в ее генезисе. Думаю, когда явится Спаситель, он будет судить мир с Холменколлена и низвергнет ангелов тьмы в залив Пипервик.
Сидя за низким столом, гости рассуждали о войне. Царило антинемецкое настроение, но какое-то академическое, я не заметил даже намека на ту глубокую неприязнь, которую сам питал к этому бездушному народу, в большинстве своем столь же поверхностному, как Свидетели Иеговы. От войны перешли к работам Вигеланна, и, наконец, затеяли спор о гонорарах.
Я держался в стороне и, отойдя к книжным полкам, начал просматривать книги. Не знаю почему, я вытащил одну из старых работ Юна Ландквиста, может быть,
Я понял, что Сусанне было тогда девятнадцать.
Девятнадцать лет.
Я поставил книгу на место и задумался. Закрыв глаза, я увидел юную светловолосую девушку, которая еще не знала мужчин; вечер, она сидит за столом в доме матери. Ее мысли где-то блуждают, она читает Ландквиста и делает свои скромные пометки. Отчего у меня вдруг перехватило горло? Сусанна занимала беседой какого-то лысого журналиста, он потрепал ее по щеке, она украдкой бросила взгляд в мою сторону. Через несколько дней мы собирались уехать в Копенгаген, только вдвоем. Что она сказала Гюннеру? Что он вообще знает?
Образ юной Сусанны, читающей Ландквиста и делающей глубокомысленные пометки, преследовал меня. Мне казалось, я вдруг понял все — юная девушка, мечтающая о великих делах, идеал, требующий возрождения, вечные истины, обсуждавшиеся на студенческих квартирах, и друзья, друзья до гробовой доски! Но друзья знали, что это только слова, а Сусанна все принимала за чистую монету. Она потерпела крушение, вот когда она потерпела крушение! Потом она вышла замуж за Гюннера, все считали, что он ее спас, ведь этого никто не ожидал. Теперь-то Сусанна наконец будет счастлива!
Бедный Гюннер, он и не подозревал, что спасает кого-то, он и не хотел спасать, он просто любил Сусанну. Но ее мечта, которая не могла осуществиться, витала в воздухе и, как медленный яд, смешивалась с подпольным миром поэта Гюннера Гюннерсена, а между ними стоял Трюггве.
Почему я тогда же не вышел из игры? Еще было не поздно. Как объяснил бы Гюннер, отчего я этого не сделал, ведь он исследовал иррациональные поступки людей?
Надо было уйти, тут же уйти из их дома и больше никогда с ними не встречаться. Тогда в моей жизни был бы хоть один добрый поступок. Но я остался и думал только о том, что я горячо люблю ее, что мы с ней обретем счастье и будем вместе до конца наших дней.
Я еще мог сделать добро самому себе. Сделать добро Сусанне. Я мог бы сказать: «Одумайся, Сусанна! Пока вы живы, вы с Гюннером должны быть вместе, не будь слепой!»
Но я сам был слеп и не мог быть поводырем слепого. В ту ночь я ушел последний, мы с Сусанной уединились в спальне, а Гюннер без чувств лежал на диване в гостиной.
В Осло я принимал участие во многих вакханалиях. Все они были похожи одна на другую. Люди пустились во все тяжкие оттого, что весь мир пустился во все тяжкие, и, мне кажется, наивно объяснять это только военным психозом. Безудержное пьянство — феномен не новый. Девяносто пять жертв из ста сгорают в этом вечном чистилище, но пять вырываются из него, чтобы написать «De Profundis» [41] . Им удается сохранить высокое и доброе, а иначе они и не смогли бы вырваться оттуда живыми.
41
«Из глубины» (лат.) — название исповеди Оскара Уайльда, написанной вскоре после освобождения из тюрьмы.
Что значит пить? Почему пьет тот или другой? Они хотят заглушить страх. Я никогда не видел, чтобы люди пили так, как Сусанна, Гюннер и все, кого я узнал через них. Они пили как верблюды, но не могли, как верблюды, напиться на неделю вперед. Они не переставали пить, если знали, что в запасе есть еще хоть одна бутылка; я сам видел, как Гюннер у меня в отеле поднялся с дивана, растрепанный, со слипавшимися глазами, и приставил к губам бутылку коньяка, которую нашел ощупью, точно ребенок материнский сосок.