Былое сквозь думы. Книга 1
Шрифт:
– Капитан, – прошептал я разбитыми губами, – ты уже всё знал, когда говорил мне о времени штурма?
– Конечно, – снизошёл до ответа тот. – Мы предполагали, что ты сообщишь каким-то образом об этом своему идейному вождю. А штурм начали днём позже для того, чтобы Пандит, ещё до начала ведения истинных военных действий с нашей стороны, начал смертельную схватку с султаном за золото, а заодно перестал доверять тебе, – и заметил своему другу: – Хью, перестань топтать этот навоз ногами, испачкаешься.
На смену моим мучителям явился трибунал,
Вот и всё. Я умру без покаяния. Не зря кричала птица гелло в ту памятную ночь.
Меня вновь прогнали прикладами через площадь в каземат и, проведя по длинному коридору со многими дверьми в помещения неясного мне назначения, бросили в знакомую камеру.
Избитый физически и растоптанный морально, я проклинал день и час встречи с Вождём. Всё было так понятно на просторах родных прерий: товар – деньги – товар, а если немного удачи, то и большие деньги. А тут: идея – товар, а деньги – революция, которая, правда, не всем, но делает большие деньги. Лишнее звено в златой цепи получается.
И вот я, как распоследняя жертва строительства будущего мироздания, валялся на холодном полу и вытирал кровавые сопли рукавом, позабыв все приличия светской жизни. Пройдёт немного времени, и моё остывающее тело будет синей торбой мотаться на верёвке под порывами злобного ветра на радость прожорливым грифам. Его будет нещадно испепелять солнце, сечь холодные дожди, и никто не поспешит укрыть бренные останки полой своего сюртука. Впрочем, долго повисеть не хватит ни сил, ни времени. Вдоволь полюбовавшись на висельника, англичане выкинут меня в ров, где зубы шакалов и гиен быстро расправятся с Диком Блудом, порвав его на части. И только обглоданные кости будут ещё долго напоминать миру о безвременной кончине славного янки. Хорошо ещё, что рядом со мной будет Жан, а если повезёт, то и сам Вождь. Ведь висеть в компании намного престижнее, да и есть за кого зацепиться при случае.
Я рыдал в голос, отбросив ложный стыд, и готовился мужественно влезть в петлю. Перед кончиной я плюну в своих палачей и выкрикну лозунг о торжестве загробной справедливости, умирая героем.
Творить молитвы я уже не мог. Есть не хотелось. Спать – тоже. Даже предсмертная жажда не томила меня. Перед глазами проносились видения и вставали привидения, а одно из них, особо назойливое, даже трясло меня за плечи, в беззвучном крике распяливая рот. Но мне было не до потусторонних посетителей, ведь уже утром я буду с ними неспешно беседовать на равных.
– Дик, Дик, да очнитесь вы, наконец! Это я – отец Доменик, – вдруг как-то сразу в моё меркнущее сознание ворвался знакомый голос, – пришёл помочь вам собраться в последний путь и вместе помолиться за упокой души.
Моя голова перестала мотаться из стороны в сторону, биясь о стены, глаза угнездились в свои орбиты, и я разглядел перед собой святого человека.
– О, безгрешный отец! Вы не оставили меня без покаяния, – и я начал целовать его праведные руки, орошая слезами и стоя на коленях.
– Успокойся, сын мой. У нас и так мало времени, – твёрдым пожатием руки, он как бы призывал меня прекратить истерические излияния и внять его словам.
Я пришёл в себя и уже осмысленно глянул в глаза божьему посланнику:
– Отец мой, я не виновен. Неужели господь может призвать к себе и заплутавшего в неведении агнеца?
– Раб божий, надейся на чудо, а когда небесный ангел вострубит о воссиянии утренней зари над грешною землёю, придёт господне воинство и освободит твою многострадальную душу от тенет клеветы и навета. А поведёт святых ратоборцев небесный посланник, коий и в подземной юдоли ведает о телесных муках твоих.
– Любезный отец мой, – горько вымолвил я, не понимая благолепного бреда святоши, – до меня ли богу и его сподвижникам? Утешил бы как-нибудь попроще.
– Не богохульствуй! – воскликнул Хервей, осердясь. – Да будет свидетелем воинство земное, – и он кивнул в сторону полуоткрытой двери камеры, – я хочу тебе добра и избавления от всяческих мук. Смирись, но и надейся, что господь приберёт тебя лишь в назначенный судьбою срок.
– Не на что уже надеяться, – опять взревел я и по тому, с каким гневом сверкнули глаза пастыря, понял, что терпение его на исходе.
– Сын ты мой, – раздельно и доступно, словно свихнувшемуся ещё до рождения, стал втолковывать мне благочинный. – С полудня и до вечера беспрестанно молился я, поминая добрым словом твоего ангела-хранителя, и он, услышав мя, явился пред очи мои в облике подземного духа с благой вестью о приемлемом, но тернистом пути спасения души твоей.
– Да оденутся камнем слова твои, святой отец, чтобы подпереть душу мою, уже готовую различать в тумане головы своей речи приснопамятного Перси Хервея.
– Слава создателю! – обрадовался наш священник, – твой разум приблизился к постижению истины слов моих. Уверовал ты в мудрость провидения, ведь на скрижалях книги судеб строка твоей жизни ещё не оборвана. Укрепись душой и телом, и путь твой во мраке позолотит солнечный луч надежды ещё до твоего восшествия на собственную Голгофу мирского судилища. Будь же готов к сему, возлюбленный брат мой, и благодать господня да ниспустится к тебе. Однако, время неумолимо истекает во прах, облегчи же душу свою исповедью и покайся.
– Отче наш, иже еси, паки и паки, – воскликнул я. – Грешен тот, кто заточает безвинного. Я же почти чист перед совестью и людьми, поэтому с надеждой зрю в новый день. А сейчас оставь меня, я хочу в одиночестве петь псалмы и готовиться к достойной встрече утренней зари. Осанна и аминь!
– Слава тебе, господи! – воздел руки к сводам темницы благородный Перси. – Я наконец-то услышал слова не отрока, но мужа. А поелику помни, всё в руце Вседержателя и его ангелов, – и с этими словами проповедник покинул темницу.